Колонна, естественно, остановилась. Мальчишки сбились в кучу, окружив двух женщин. Между ними уже стоял Лешка, по прозвищу Пугливая Тень.
На какое-то мгновение в душу Стасюка вкрался соблазн: вернуть ей сына. Потом как-нибудь он оправдается перед вышестоящими инстанциями. Докажет, что необходимо было отпустить колониста раньше времени. Во всяком случае, за него голову не снимут.
Стоит ему сказать лишь одно слово: «Забирайте!», как сын бросится в объятия матери. В этот миг на всей земле не будет более счастливых людей, чем они.
Ну а потом? Все, очевидно, пойдет по-старому. Леша Пугливая Тень, балуемый мамашей, тоже возьмется за старое. Кто знает, может, через полгода он вернется уже с другой статьей уголовного кодекса?
И он изгнал чувство жалости из своей груди.
Стасюк сказал себе: Лешка очень далек еще от светлого горизонта, от той цели, до которой ему идти и идти. Мальчишка прошел лишь полпути: он пока не может обойтись без нас. Ему в этом мире дозарезу нужны суровые педагоги, требовательное ребячье общественное мнение, даже эти заборы... Без них он пропадет.
— Гражданка, вы останьтесь, — сказал он спокойно. — Колонна, шагом марш!
Лешка молча последовал за колонной, понурив голову.
— Вы поступили необдуманно и неразумно, — проговорил Стасюк, сдерживая свой гнев. — Вы представляете, какую рану нанесли вы всем им, ста сорока семи мальчикам? Вы просто не подумали о детях других матерей. Слепая любовь никогда не была самым лучшим чувством человека, возвеличивающим его.
И уже потом, оставшись наедине, спросил себя: на что дано человечеству чувство жалости?
Жалость матерей плодит бездельников и тунеядцев, жалость полководцев рождает предателей и трусов.
Разве Плутарх и Толстой, Бетховен и Чайковский жалели себя и... заодно и других, когда вели человечество по великим дорогам?
Петр Филиппович продолжал свой путь, осторожно перешагивая через юркие ручьи, исчезающие в расщелинах оврагов. Наконец он набрел на поляну, где расположились колонисты. Они сидели вокруг Ольги Васильевны и внимательно слушали ее.
Но он нахмурился, увидев, что возле Ольги Васильевны примостился Пугливая Тень. Ее рука вольно или невольно лежала на его плече. Она не имела никакого права подчеркивать сегодня свое особое расположение к воспитаннику, вызванное, конечно, лишь жалостью. Это шло вразрез с его пониманием педагогической этики.
«Такая идиллия вредна, ее необходимо немедленно нарушить. Пусть у мальчишки не создается ложное чувство избранности. Не надо в нем лелеять иллюзии». Он сказал себе: я должен объяснить всем им, в том числе и Лешке, почему он пока обязан держаться за колонию. Он просто не готов выйти в большой мир...
