Дверь за ним закрылась. Он вошел, задержавшись на лестничной площадке. За дверью слева послышалось шарканье ног. Он знал почти наверняка, что хозяйка, миссис Бёркисс, слышала, как он вошел, и наблюдала за ним через глазок. Длинные спутанные волосы, перевязанные лентами, крючковатый нос и домашнее платье в цветочек. Она тоже была полуночницей. Из своей квартиры на первом этаже ей было видно, кто приходит и уходит. Она украдкой наблюдала за всеми.
Поднявшись на второй этаж, он остановился на верхней площадке лестницы и глубоко вздохнул, еле сдерживаясь, чтобы не свалиться вниз. Он отпер дверь и вошел. В их скудно обставленной квартирке было тепло благодаря обогревателю рядом с кухонным столиком, а белье, постиранное вручную, висело на веревке рядом с окном. Через окно было видно кирпичную стену, примыкающую к соседнему зданию, так близко, что появлялось чувство клаустрофобии. С крыши капала вода.
— Привет, Джинни, — весело сказал он, пытаясь скрыть тоску.
Его беременная жена сидела за столом, на стуле с жесткой спинкой. На ней была комбинация и тапочки, халат был распахнут для удобства. Перед ней стояла миска, она чистила рачьи хвосты. Она собиралась готовить свой фирменный суп гумбо. На раковине стояла миска с бамией, которую она потом обработает огнем. Он очень любил ее суп гумбо.
— Ну, как все прошло? — спросила она. — Понравилось твое выступление?
Он невесело усмехнулся, подошел к раковине, взял сырой кусок бамии и откусил.
— Ну, мне… Мне сказали, что, возможно, еще позвонят, — сказал он жуя. — Не знаю. Я… я нервничал и испортил концовку шутки.
«Вонючка!»
Стыд нахлынул снова.
— О, — сказала его жена.
Он помчался обратно, к столу, и навис над ней:
— Что значит «о»?
— Я… я ничего не имела в виду….
Как же, не имела в виду.
— Не ври, — прорычал он. — Вот как ты сказала: «О». Вот так.
— Боже мой, да я всего лишь…
— Ты сказала «о». Как в «О, то есть ты не нашел работу?» Или в «О, а как же мы будем кормить ребенка?»
Он сердито посмотрел на нее, но она не сдала позиций.
— Думаешь, меня это не волнует? — продолжал он, отходя от стола и сжимая кулаки в полном бессилии. — Думаешь… мне все равно, думаешь, что для меня все это — большая шутка, баловство…
Тут его гнев исчез, сменившись отчаянием. Он упал у ее ног, нежно обнял и положил голову ей на колени.
— Господи, — сказал он, — Господи, прости меня…
— Малыш.
Она положила руку ему на спину. Другой рукой она пригладила его непослушные волосы, которые всегда казались ей такими притягательными. Они все думали, как эти локоны будут смотреться на их ребенке.
