Наши руководители приложили кучу усилий, чтобы вернуть нам приличный, по их мнению, вид и чтобы мы, не дай Бог, не сболтнули чего лишнего. Хотели быть уверены, что мы не начнём говорить про Вьетнам или делать политические заявления, даже наняли нам хореографа, чтобы он научил нас ходить по сцене! Ненавижу! Чушь какая–то. Но не подумай, что каждую минуту мы излучали ненависть, мы вдоволь посмеялись друг над другом. Но, что за чёрт? В итоге мы вошли во вкус, да и обошёлся он нам не дёшево.
Одним зимним морозным днём я сорвался. Мне надоели утомительные однообразные репетиции, душные встречи и конференции и этот чёртов пятидесятый этаж на Манхаттане с подёрнутыми инеем окнами. Счета, стопки документов на круглом столе орехового дерева. Я встал. Извинился. Спустился на лифте вниз и вышел на улицу.
Шёл снег. Вокруг кружились снежинки, и было чертовски холодно. Но мне было наплевать. Взяв такси, я поехал в Гарлем. Остановились у Аполло. Увы, закрыто. Тротуары завалило снегом, и продрог я до костей. Но я здесь, на этом знаменитом месте, наконец–то, и уходить я не собираюсь.
Оглядываюсь, всеми неонами высвечиваются великие имена. На той неделе Джеймс Браун был на самом верху, и Отис Реддинг, и Биби Кинг, и Shirells. О, мой Бог! Я стою на этом тротуаре почти по колено в снегу, и мне остаётся только смотреть на освещённые афиши!
Замёрз, хотелось срочно куда–нибудь зайти согреться. Рядом с Аполло замечаю вывеску «Палм бар». Внутри жарко, пахнет жареными рёбрышками с овощами, выпивкой и духами женщин. Стойка уставлена всевозможными ликёрами, но в самом дальнем конце — всё же свободное место для таких замёрзших дудликов, каким оказался я. На крошечной сцене укороченный Хаммонд с колонками Лесли, за ними — ударная установка и тарелки.
Заказываю большой скоч со льдом и выбираю столик прямо у сцены.
Из–за органа сначала появляются чёрные руки, затем и голова среди проводов и фузов. Последние приготовления. Подсоединили кабель — в Лесли громко щёлкнуло. Орган тихо загудел. Ужас. Немного подстроив инструмент, из–за него как чёрт из табакерки выскакивает чёрный с сигаретой приклеенной к краю огромного рта. Улыбка по всему его лицу, стряхивает пыль со своего белого дождевика. Джеймс Браун.
Поверить трудно. Джеймс Браун, один на сцене. За органом. Он ударил по клавишам старенького домашнего В3, и все парни за барной стойкой тут же, разом, развернули свои тела и напрягли уши. Неописуемой красоты эбонитовая полуобнажённая девушка выпорхнула из–за ударника, и следующие тридцать пять минут я сижу, потягивая виски, слушая Джеймса Брауна и неотрывно следя за волнообразными движениями бёдер чёрной красотки.
