зараза, на протяжении всего этого времени так ни разу и не снял своих очков. На сцене он отрывался на полную, и чем правильнее был поставлен свет на сцене во время концерта, тем в больший отрыв он уходил, к тому же свет, преломляясь в пластиковых рифлёных очках, играл дикими бликами на его лице. Поклонники были в восторге от всего этого, ведь свет пятнами носился по его лицу, по развивающимся прядям волос под засаленной шляпой юного панка, по широчайшей улыбке, и когда он тряс головой и прыгал по сцене как одержимый с очками на самом кончике своего носа.
Но однажды очки эти, наконец, пришли в негодность. Мы с Таппи и Хилтоном на выходные решили съездить в Ньюкасл. Мы взяли Форд–Галакси.
Все остальные остались в Лондоне, а мы сазу после концерта направились на Север. Все трое были безумно уставшими. Хилтон спал на заднем сиденье (или же он разглядывал через свои круглые очки пробегающие мимо огни? Не знаю). Я вёл машину, и у меня не было никакого шанса, временами пытаясь добудиться до Таппи, измотанного больше нашего, хотя бы ради последних нескольких десятков миль! Пошёл снег. Добудиться я до него не мог. С заднего сиденья поднялась голова Хилтона, и красные стёкла–отражатели уставились на меня:
— Я поведу, дружище.
— Нет, ни в коем случае, Хилтон.
— Нет, я в порядке. Я поведу — я вполне бодр. Я уже успел выспаться.
Мне с трудом верилось. Что я слышу? Я ни секунды не верил в его слова. Похоже, прошло несколько месяцев с тех пор, как я в последний раз видел его глаза. Очки сползли вниз. И он в упор посмотрел на меня. Я взглянул ему в глаза. Вполне ясный взор, хотя по носу бегали красные блики. Я так устал, что у меня не было сил спорить с ним, и я согласился.
— Вот, садись за руль, а я пересяду в середину, — кивнул я на свободное сиденье рядом с Таппи. — Но езжай осторожно, снег повалил.
Он перебрался на водительское кресло, а я плюхнулся на пустой ряд позади. Мы тронулись, до Ньюкасла было ещё далеко.
Не прошло и минуты, как я погрузился в сладкий сон. Проснулся я от страшного скрежета чего–то твёрдого по днищу нашего автобуса. Я вскочил. Хилтон головой и руками показывал куда–то вперёд в ночь на длинную американскую фуру. В свете фар не было видно ничего кроме одного белого снега. Снег был кругом, но и дорогу тоже занесло снегом. Вокруг нас простиралось поле. Когда я снова взглянул в окно, я увидел, что поле сменилось деревьями, затем ещё какими–то белыми силуэтами. Боже, мы закружились на месте, провернувшись в воздухе раз пять. Громадный столб, пробив ветровое стекло, надел на себя весь наш автобус, промелькнув между головой Хилтона и рулевым колесом. Господи, вовремя же Таппи успел наклониться! Как в замедленном кино здоровенная доска проскочила в дюйме от его уха и нацелилась в меня. Каким–то чудом мне удалось избежать её, но она также прошла насквозь через весь салон и застряла в задней стенке. Авария! Двигатель заглох. А мы–то отклонились всего на каких–нибудь несколько ярдов от дороги! Микроавтобус пришёл в полную негодность. И некому ни заметить нас, ни услышать наши крили. Нам суждено мёрзнуть здесь неизвестно сколько часов. А очки Хилтона валялись на переднем сиденье разбитые вдребезги. Аминь.
