Но безграничной стала следующая страница. Он думал, что выбрал жизнь, а оказалось, что выбрал следующую страницу. Крал время писать рассказы, но никогда не задумывался о том, что время может красть у него. И только постепенно совершенствование железной писательской воли станет ощущаться как уклонение от непосредственного опыта, а способы выпустить пар воображения, выставить себя напоказ, раскрыться, сотворить жизнь — как суровое тюремное заключение. Он думал, что выбрал жизнь невероятно насыщенную, но выбрал он монашество и уединение. В этом выборе присутствовал парадокс, которого он и не предполагал. Когда несколько лет спустя он пошел на постановку «В ожидании Годо», после спектакля он сказал той женщине, что была тогда его одинокой женой: «А что тут такого ужасного? Обычный день для писателя. Разве что Поццо с Лаки не приходят».
Чикаго вырвал его из еврейского Нью-Джерси, затем писательство взяло верх и отрикошетило его назад. Он был не первым: они бежали из Ньюарка (Нью-Джерси), из Камдена (Огайо), из Сок-Сентра (Миннесота), из Эшвилла (Северная Каролина); терпеть не могли невежество, склоку, скуку, праведность, нетерпимость, различные проявления ограниченности; не могли вынести узости, а потом проводили остаток жизни, думая только об этом. Из десятков тысяч тех, кто сбежал, темп исхода устанавливают те изгнанники, которым не удается выбраться. И невозможность выбраться становится их работой — этим они занимаются целыми днями.
Разумеется, теперь он хотел стать врачом — чтобы избавиться не только от непрекращающейся рефлексии, но и от всех скандалов, которые он спровоцировал, взяв в основу своего последнего романа настоящий скандал. За дьявольским актом агрессии, ставшим триумфом у публики, — покаянный акт подчинения. Теперь, когда родители умерли, он мог двинуться дальше и доставить им радость: от сына-отступника к еврею-врачу, чтобы положить конец скандалам и ссорам. Пять лет — и он поступит в интернатуру по лепре, и все его простят. Как Натан Леопольд[45]. Как Макбет, приказав последнее из тел невинных сбросить в ров, вступает в «Эмнести Интернешнл».
Не пройдет, подумал Цукерман. Не получится. Исключительно сентиментальная иллюзия. Хочешь убить короля — убей короля, а потом либо сломаешься и погубишь себя, либо, еще лучше, — займешь его место, чтобы тебя короновали. И если коронуют Макаппеля, так тому и быть.
— Знаете, почему мой журнал не распространяют по всей стране? — спросил он, повернувшись к соседу. — Потому что он не такой скучный, как его.
