Он познакомился со своими ровесниками: почти гении, но в жуткой депрессии — не могли утром встать с кровати, не ходили на занятия, не в состоянии были доучиться. Познакомился с шестнадцатилетними гениями, окончившими колледж за две четверти и уже начавшими учиться в юридической школе. Познакомился с девушками, которые никогда не меняли одежду, обводили глаза черным и каждый день появлялись в одном и том же богемном прикиде — дерзкие, наглые, болтливые, в черных чулках, с волосами до колен. Его сосед по комнате носил плащ-палатку. А еще — китель и защитного цвета штаны, как последний из бывших солдат Второй мировой. В аптеке «Стайнвей» он встречал седых людей — они поступили в университет задолго до войны и так там и околачивались, раздумывая, как бы что доедать и с кем бы переспать. Он вступил в киноклуб и смотрел «Похитителей велосипедов», «Рим — открытый город» и «Детей райка». Эти фильмы были для него откровением. Как и «История западной цивилизации» профессора Макауэра, как рассуждения Рабле о подтирании задницы и куски дерьма, что валятся в «Застольных беседах Лютера». Каждый вечер с шести до десяти он занимался, потом отправлялся в бар «У Джимми», где они с друзьями ждали, когда придут самые яркие факультетские личности. Социолог, занимавшийся поп-культурой — он некогда работал в грешном мире, в журнале «Форчун», — бывало, пил с ними до самого закрытия. Еще эффектнее был преподаватель, который вел третий гуманитарный цикл, «публикующийся поэт» — некогда по заданию Управления стратегических служб он был сброшен с парашютом в оккупированную Италию и все еще носил шинель. У него был сломан нос, на занятиях он читал вслух Шекспира, все девушки были в него влюблены, и Цукерман тоже. С ним они читали «Поэтику», «Орестею», «Поездку в Индию», «Алхимика», «Портрет художника в юности», «Короля Лира», «Автобиографию Бенвенуто Челлини» — эти книги он преподносил как священные трактаты. На обзорном курсе по физике одну лекцию им прочитал Энрико Ферми
[40] и снискал расположение слушателей тем, что, стоя у доски, попросил помочь ему с математикой. Когда после занятия студенты столпились вокруг него, собираясь задавать знаменитости обычные идиотские вопросы, он осмелился спросить человека, чьи теории привели к созданию атомной бомбы, чем он теперь занимается. Ферми рассмеялся. «Ничем особенным, — ответил он, — меня ведь учили физике в те времена, когда Ферми еще не было». Самая остроумная реплика из всех, что он когда-либо слышал. Он и сам научился острить, быть занятным, реагировать быстро и деликатно держаться в тени — и испытывал все большее отвращение к своей стране и ее ценностям. Холодная война была в самом разгаре, и они на занятиях по общественным наукам изучали «Манифест Коммунистической партии». Мало того что он был евреем в христианской Америке, он постепенно входил в нелюбимое многими и для многих подозрительное малочисленное сообщество «яйцеголовых», которое высмеивала «Чикаго трибьюн» — культурную пятую колонну коммерциализованного общества. Несколько недель он вздыхал по высокой блондинке в клетчатой фланелевой юбке, писавшей абстрактные картины. И был ошарашен, узнав, что она лесбиянка. Его вкусы становились все изощреннее: на смену «Манишевицу»
