— Что ж, — сказал Уолш, — посмотрим, что будет, когда вас перестанут наблюдать. Вооруженный бандит не грабит банки, пока сидит в исправительном заведении. Это случается, когда его выпускают на свободу.
На первом этаже они вышли из лифта и направились в приемное отделение.
— К нам только что поступила женщина восьмидесяти восьми лет. Скорая приехала к ее брату, ему восемьдесят один — у него инсульт. Принюхались — и прихватили с собой ее.
— А чем пахло?
— Увидите.
У женщины была только половина лица. Одна щека, до глазницы, и половина челюсти были съедены раком. Началось это четыре года назад с волдыря — она лечила его самостоятельно: мерку-рохромом, накладывала повязку и меняла ее раз в неделю. Они с братом жили в одной комнате, она готовила еду и убирала, и ни соседи, ни продавцы в магазинах, никто, видевший это, не заглянул под повязку и не вызвал врача. Это была худенькая, скромная, сдержанная старушка, вежливая, бедная, но с хорошими манерами, и когда Цукерман вошел в палату вместе с Уолшем, она подтянула больничную ночную рубашку — закрыла горло. И опустила глаза.
— Здравствуйте, сэр.
Уолш представил своего спутника:
— Это доктор Цукерман, стажер-гуманитарий. Миссис Брентфорд, позвольте ему взглянуть.
Цукерман был в больничном халате и шлепанцах, а борода его пока что не оформилась окончательно. У него не хватало двух передних зубов, и во рту было полно металла. Однако женщина ответил: — Да, конечно. Благодарю вас.
Уолш объяснил Цукерману, что происходит:
— Мы удалили струпья и час откачивали гной — все вычищено для вас, док.
Он подвел стажера-гуманитария к дальнему концу кровати и направил на рану карманный фонарик.
В щеке у нее была дыра размером с четвертак. Сквозь нее Цукерман видел язык, судорожно метавшийся по рту. И сама челюсть частично была видна — сантиметра три белой сверкающей, как кафельная плитка, кости. Все остальное, до глазницы, было куском обнаженной плоти — как кусок мяса, брошенный мясником на пол, для кошки. Он старался не принюхиваться.
В коридоре Уолша скрутил кашель, начавшийся от смеха.
— Что-то вы позеленели, доктор, — наконец выговорил он. — Может, вам лучше остаться при книжках?
Каждый день часам к десяти утра большие матерчатые контейнеры доверху наполнялись вчерашним грязным бельем. Цукерман несколько недель наблюдал за этими контейнерами и каждый раз, проходя мимо какого-нибудь из них, испытывал странное желание. В утро после устроенной Уолшем экскурсии, когда рядом никого не было и никто не мог спросить, что он такое вытворяет, он наконец засунул руки в кучу наволочек, простыней и полотенец. Он никак не ожидал, что будет столько сырого белья. Сила покинула чресла, рот наполнился желчью — ощущение было такое, словно руки его по локоть в крови. Словно он обеими руками дотронулся до зловонной плоти миссис Брентфорд. Он услышал, как в конце коридора завыла женщина, чья-то мать, сестра или дочь, и это был крик оставшейся в живых: «Она нас щипала! Она нас била! Обзывала! А теперь умерла!» Еще одна катастрофа — каждый миг, за каждой стенкой, за дверью,
