Урок анатомии: роман; Пражская оргия: новелла | страница 142
Пока кто-то в коридоре не крикнул:
— Эй, вы! Что это с вами?
Цукерман так и стоял, погрузив руки в белье выздоравливающих, страдающих и умирающих, а также тех, кто умер за ночь, и надежда его была такая же сокровенная, как непреодолимая тяга к далекому и никогда не отпускающему дому. Вот она, жизнь. И очень даже зубастая.
С того вечера он, как только к нему заходили поздороваться интерны, просил взять его с собой на обход. У каждой кровати он испытывал разного рода страх. Пациент рассказывал врачу то, что тот хотел узнать. Никто не утаивал ни скандала, ни позора — все в открытую, все на кону. И враг всегда был опасный и реальный.
— Мы вас немного постригли, чтобы все вычистить.
— Ничего страшного, — тихо и покорно ответила огромная чернокожая женщина с детским лицом.
Интерн аккуратно повернул ей голову.
— Доктор, очень глубоко было?
— Мы все удалили, — ответил интерн, показав Цукерману длинный, смазанный мазью шов за ее ухом. — Больше ничто не будет вас беспокоить.
— Да? Вот и хорошо.
— Отлично.
— А я… я увижу вас снова?
— Непременно, — ответил он, пожал ей руку и оставил ее покоиться на подушке, а Цукерман, интерн интерна, последовал за ним.
Какая работа! Отеческая связь с нуждающимися, срочная, немедленная человеческая поддержка! Сколько неотложной работы, сколько болезней нужно победить — а он с фанатичным упорством сидел взаперти наедине со своей машинкой!
Почти все время, пока он лежал в больнице, Цукерман ходил по кипевшим жизнью коридорам университетской больницы, днем проводил свои собственные обходы, а вечером, когда все стихало, шел с интернами, словно все еще верил, что может вызволить себя из будущего и стать свободным, сбежать из своего тела.
Перевод с английского Веры Пророковой
Пражская оргия
Новелла
… из записных книжек Цукермана
Нью-Йорк, 11 января 1976
— Ваш роман, — говорит он, — воистину одна из пяти-шести книг моей жизни.
— Донесите до господина Сысовского, — обращаюсь я к его спутнице, — что похвал с меня уже достаточно.
— Похвал с него уже достаточно, — передает она ему.
Ей около сорока, у нее светлые глаза, широкие скулы, темные волосы на строгий пробор — смятенное, пленительное лицо. Когда она, почти бесшумно, усаживается на краешек дивана, на ее виске тревожно вспухает голубая жилка. Она в черном, как принц Гамлет. Траурный костюм с черной бархатной юбкой заношен сзади до лоска. У нее крепкие духи, на чулках спущены петли, нервы — на взводе.