Как бы то ни было, к вечеру пехота закопалась, — она стыковалась с четвертым эскадроном, — и ощетинилась штыками своих длинных винтовок. Упрятались в землю и артиллеристы, все опять как вымерло. Снаружи рай земной: ветерок теплый гуляет, и лишь изредка то там, то здесь рванет мина, поднимая в воздух дерево с зелеными ветками. И опять рай: гуляют изобильные осенние запахи, тепло. Среди позиций артиллеристов на пригорке горела золоченым крестиком часовенка, обещая миру покой и благодать.
Потом немцы начали делать обработку площади по квадратам: пройдутся по нашим траншеям, переходят к пехоте. Вдруг заметят что-то живое в долине — туда залп. Деморализовать, парализовать, забить в землю все, что осталось живого, — мы это понимали. Будь мы на их месте, мы делали бы то же самое. Сиди, голову засунув в землю, слушай, как летит, куда летит. Только от своей все равно не убережешься: прямое попадание — и не надо тебе могилы, и самой смерти в глаза взглянуть не успеешь, был казак — и нет казака…
День был жаркий, ясный, но никто не вспомнил ни о воде, ни о еде: ждали атаку танками или пехотой. Атаки пока не было: наверное, немцы решили вымолотить нас из земли минометами. Затемнело, команда: «Не спать!» А какой тут сон! Спасибо, ночь от духоты спасала, да пореже стала поквадратная обработка.
— Старшина, за ужином, — сказал кто-то в траншее, — Михеич приехал.
В сутолоке дня я едва вспомнил про повара, почти уверенный, что его нет в живых. В логу я увидел нашу двухколесную катюшу с дымящейся трубой, Михеича, Фенечку. Повар распряг лошадь, обтирал ее жгутом из травы: она была вся мокрая. «Лошадь-то как уцелела?!»— изумился я. Фенечка покосилась на меня своим девичьим взглядом и как-то по-человечески жалобно вздохнула.
Михеич рассказал, что ночью он ездил за продуктами — в третьем и во втором не ездили, поленились, а он теперь дня три продержит эскадрон. У него сердце вроде чуяло: помыл после ужина кухню и — в обоз, даже махорки прихватил. А не съезди, уже вечером за голову хватайся — варить нечего. На обратном пути чуть не попал под танки, не успели только пальнуть. Хана бы: где роги, где ноги…
Когда мы отправили казаков, я сказал ему:
— Мы в окружении, Михеич. Кругом отрезаны.
— Слыхал, — ответил повар. — Из третьего старшина приходил, просил взаймы крупы, соли. Соли дал, а крупы — нет. Чем своих кормить буду? Раздать легко.
На мои слова об окружении он особого внимания не обратил, занятый своими заботами, а, может быть, как всегда, решив, что слова — ветер, не до разговоров.
