* * *
О дембельском чемоданчике Александра, переданном Зое накануне похорон армейским старшиной, вспомнили только зимой, когда женщины перед новогодними праздниками затеяли большую приборку во дворе и в доме. Наткнулась на него в шкафу Катерина. С замиранием в сердце все следили за тем, как Егорка пытается вскрыть чемоданчик из красного дерматина, но замок не поддавался.
— Ну, чего ты возишься?! — сердилась мать, сгорая от нетерпения. — Куда подевали ключик? Был же он!.. — чуть не плакала она.
— На божнице посмотрите…
Павлик притащил отвертку из сеней и замок поддался. Гвардейский значок, блестевший алой эмалью, Егорка сразу же прибрал себе, нацепив его на куртку. Открытки с видами Германии и Чехословакии пошли по рукам. А розовую косыночку, которую Александр припас для своей возлюбленной Наташи, из прозрачного, как кисея, шелка, легкую и воздушную, Зоя повесила на рамку, в которую была вставлена увеличенная фотография сына в гражданской одежде, прикрыв ею черную траурную ленту. «Пусть! Так ему веселее…» Лежало там еще не законченное письмо Александра и фотография, снятая у знамени полка…
Зоя прижала последнюю и самую дорогую весточку и тихо ушла в свою комнатку, провожаемая тревожными взглядами родных. Там она долго смотрела на фотографию сына, сжимавшего в руках автомат. Мужественное лицо, прямая шея…
— Вылитый отец! — шептали высохшие от волнения губы. — И взгляд суров… Возмужал! Сашка ты, мой Сашка!
Домашние сидели за столом в полной тишине. Слышно было, как отстукивали время часы на стене, как тихо поскрипывал от мороза сруб дома и шебуршала в окна поземка.
«Здравствуй, мамочка! — читала Зоя, сглатывая ком, застрявший в горле. — Шлю всей нашей шумной родне огромный гвардейский привет и массу самых лучших пожеланий! Служба идет, как положено по уставу. За успехи в боевой и политической подготовке снят у знамени нашего полка. Мама, дорогая моя! Это хорошо, что у тебя полный порядок! Береги себя. Я-то с пеленок закален. Вот вернусь со службы и все закатимся к Синельниковым порогам! Помнишь, как мы с батей после Москвы там рыбалили? Наши ребята, у кого десятилетка, все намылились в училище морпехов. А я не хочу быть офицером. Бересенька роднее!..»
На этом письмо обрывалось. Видать, позвала служба.
— Так и жизнь твоя оборвалась, Сашенька! — проговорила тихо Зоя. — Может, писал-то перед своим последним походом. Состарилась я от горя, Саша!
Зоя примолкла, приложилась мокрым от слез лицом к бумаге. Пахло неведомыми запахами чужбины и знакомой, до боли, солдатчиной. «От отца письмеца так же пахли!..»
