В это время куряки вывалились во двор, уже изрядно подпитые. Расселись кто где. Сашка все же набрался под одобрение стариков, сидел на крылечке, пытался что-то запеть, мотал головой, срываясь в голосе и икая. Трифонов пожалел парня и два раза макнул его в бочку с водой, стоявшую под сливом с крыши. После чего Сашка еще больше замычал.
— Не мучай ты его! — заступился за племяша Алексей и увел его на ветерок к старице отлеживаться.
А округа уже утонула в майской ночи, насыщенная речной свежинкой, влажной и тягучей, как мед, с духмяной прозрачностью. Все ушли в дом спустя полчаса. Алексей с Сашкой толковали пьяно о жизни у старицы. Николай Петрович решительно загасил папироску и, поправив галстук, шагнул в сени. Там он неожиданно для себя столкнулся с поджидавшей его Зоей. Она как бы нечаянно припала горячей пышной грудью к его груди. Он замер, только шумно ноздрями вдыхал сладко-васильковый запах ее волос. В полумраке лица мраморно белели. И лишь глаза вспыхивали каким-то волшебным пламенем. Рука его непроизвольно легла на теплую пополневшую талию и затрепетала…
— Ой! — выкрикнула Зоя и, с силой оттолкнув Николая Петровича от себя, выбежала во двор, потом за ворота и тронулась сумасшедшими рывками к Айгир-Камню, прислушиваясь всей силой к неуверенным шагам Березина, идущего на расстоянии позади. А след женщины, приминавший молодые травы и мерцавший на ранней майской росе, все уводил и уводил его в сине-розовую глубину ночи, подальше от жилья и людей. Вот и порог, между камнями пенная нить воды, а по берегу тонкая тропочка, уходящая к макушке древнего утеса, схороненная среди прошлогодних бустылей медвежьей пучки, лобастых валунов, мшелых и холодных, цветущего пахучего вереска. Тонкий терпкий запах кустарника проникал в мозг отрезвляюще. Было тут тихо. Только впереди живо шелестела трава от ног женщины. В расщелине в золоте ущербной луны, выплывшей из-за хребта, на миг мелькнула фигурка Зои и тут же исчезла. Березин засуетился, задыхаясь, выкрикнул:
— Зоя!.. Зоинька!.. Подожди!..
Вызванивал внизу порог, сотрясая скалы, но тут торопливая тишина била в уши набатом, играла в жилах кровь. Ободравшись о вереск, спутывающий ноги сплошным стлаником, слизывая с ободранных ладоней кровь, Николай Петрович с горечью подумал: «Заблудился в родных местах! Позорник!.. Где же я тропу потерял?!» И не найдя ее, ринулся напрямую по склону, ломясь, словно лось через буреломы, тяжело отдыхиваясь после десятка шагов. Наконец-то он вяло выскочил на вершину, еще трепетавшую в свете непотухшей зорьки, и увидел Зою, неподвижно, словно статуя, стоявшую на плоской плите, нависшей над Бересенью острым козырьком. Она застыла каменно в том самом месте, так же сложены были руки на высокой груди со сжатыми крепко кулачками, как в тот трагический вечер, теплый и тихий, когда узнала о гибели мужа…
