* * *
С полудня, как только приехал в Бересеньку Николай Петрович Березин, началась суета: ставились пироги с рыбой и мясом, со щавелем и грибами, тушилось, варилось, пеклось целый день. Петр Семенович, все же выклянчивший у дочери косушку ради приезда сына, ставил возле бани на древнем кострище треногу под трехведерный казан для ухи, приглядывался к тому, как Трифонов, чистивший стерлядку с Алексеем Ястребовым, выпытывал у сидевшего возле самой воды старицы Николая Петровича:
— С мужиками мы спорили, Николай Петрович, чуть ли не до мордобоя. Я им говорю, что невозможно меньше рубить леса, а перерабатывать больше. Что-то не вяжется! А все кругом талдычат: газеты, радио, телик… Куб — он и есть куб! Как ни крути… Хоть на попа ставь: доска, горбыль, обрези, опилки — больше не выкроишь! Может, ты мне, дураку, втолкуешь? А то мужики лопочут: «Раз партия велит — вынь да положь!» Как это!?
— Ты не у меня спрашивай, а у политбюро.
— Ха-ха-ха! — выдохнул вместе с папиросным дымом Трифонов. Его большие черные глаза завлажнели от веселости. — Алешка так же талдычит. А все же? Умные вы мужики, а правду сказать боитесь. Сидите…
— А ты тоже когда-то был наверху. И в Верховном Совете пороги обивал. Две звездочки заработал… Че же не спросил? У Сталина… Бартневу вон, из Яра, бюст поставили на площади, а тебе чего же? — перебил Трифонова Алексей, посмеиваясь.
— При Сталине, — посерьезнел Трифонов, — таких дурацких лозунгов не было! А для меня бронзы не хватило. Бартнев — он цуцик! Ему и килограмма в самый раз…
— О-хо-хо! — покатывался Николай Петрович, может быть, впервые так открыто и без всякой задней мысли смеялся он. — Вас послушаешь… Как в анекдоте!..
— Да че, анекдот! — встрял в разговор старший Березин. — Жизня такая пошла. Ордена и медальки сыплются, как во время снегопада…
— Во-во! — поддакнул Трифонов, смахивая с ножа приставшую рыбью чешую. — Все верно! Что, не правда?!
Николай Петрович сразу замкнулся. Поджав полные губы, взялся одевать лаковые ботинки на коже. Видно было, что отвечать на едкие вопросы мужиков он не собирался.
— Я, батя, к Ветровым схожу. А то еще обидится. Приехал и не показался.
Когда сын отошел в сторону огородов, Петр Семенович проговорил тихо:
— Секлетарь! А вы пристали: чего да почему? Неположено ему с высоты-то положения на такие вопросы отвечать.
Алексей полоскал рыбу в старице, отмалчивался. Трифонов с силой воткнул острием нож в разделочную доску, проговорил:
