Будет, будет поставлен памятник Петру Ивановичу Лысаку! И эти ярко отчищенные сапоги — исторические сапоги. Будут сапоги выставлены в музее.
Когда затихнет шум, нужно начать речь. Но шум все громче.
— Тише!
Сам не услышал Лысак своего окрика: не дошло до ушей. Шумит толпа. И вестовой Федько тоже:
— Правильно! Да здравствуют эсеры, большевики и все господа офицеры! Я, приблизительно, сам революционер.
А стрелки свое:
— Мир! Мир!
И вот увидел комиссар с изумлением: два стрелка подняли над толпой Сергея. Сергей махал руками:
— Молчать! Я всех вас переору!
Замечательная глотка оказалась у генеральского сына — громче трубы. Все замолкли, и тогда комиссар сказал Сергею:
— Что же вы, право? Это я буду говорить речь. Сергей отмахнулся:
— Пшел вон! Это мое дело!
Комиссар всплеснул белыми, чисто вымытыми руками:
— Это дело всероссийское! Я! Я должен говорить! И вдруг пропал. Только что стоял над толпой — и нет его: скувырнулся наземь. Крышка отхлопнута, и над срубом, как отрубленная, торчит страшная, неожиданная голова — голова генерала Чечугина. Вот уж по пояс вылез генерал, вскочил на сруб, захлопнул крышку и встал. Стрелки шарахнулись в ужасе.
В яркий китель, как в зеленое пламя, одет генерал. Налит весь сухой и широкой силой и, одетый в огонь, выжигает все кругом.
Матерной бранью начал генерал свою речь. Ничего другого не говорил — только матерился.
Стихли стрелки.
Сергей, крепко надвинув на брови фуражку, выбрался из толпы.
Гулида подскочил:
— Нагоняй теперь будет. Выручите уж, скажите папаше, что…
Сергей глядел мимо дрожащего серого лица Гулиды. Повернулся спиной и пошел прочь. Гулида затрусил за ним. И еще пошли стрелки за Сергеем. Но гораздо больше стрелков осталось у колодца — молчать в страхе и слушать, как матерится генерал.
Вестовой Федько подошел к комиссару:
— Это я-то старого режима? Какого же я старого режима, если я господина генерала предупредил и в колодец, приблизительно, упрятал?
Но комиссар не слышал ничего: рот наготове — открыт, а слов нету. Только изжога к горлу подкатывает. И кажется комиссару: он говорит блестящую речь перед многолюдным собранием и его избирают единогласно во Французскую академию почетным членом.
V
Три версты — три минуты! Избы — мимо! Поля — мимо! Фуражка — к черту, сабля — по крупу коня, шпоры — во вспененные бока. Прочь с дороги: офицер скачет!
Конь — быстро, по воздуху. Морда — в пене, грива — веером. Вот уж к самой морде коня подлетели темные избы. Тут стоит ударный батальон.
