Джокер по-прежнему сидел на краю кровати, опершись локтями в колени и опустив лицо в ладони, словно даже не шевельнулся после того, как она ушла. На столе перед ним лежал чистый лист бумаги и шариковая ручка. Харлин немедленно убрала ручку в карман: Джокеру запрещалось иметь острые предметы, но заставлять его писать карандашом показалось ей унизительным. К счастью, Джокер оправдал доверие: он не использовал ручку, как оружие. Обычно он сам напоминал, чтобы она не забывала свои письменные принадлежности. Если бы кто-то заметил эти знаки уважения и доверия, она лишилась бы работы.
Санитар, принесший ему поднос с обедом, не обратил внимания на явное нарушение правил. Харлин вдруг вспомнила, что сегодня вторник, а, значит, на ланч были такое, которые Джокер любил. Он хорошо поел и оставил кекс на потом. Десерт был удивительно вкусным и сладким, поэтому все заключенные обожали кексы. Джокер не был исключением.
— Мне очень жаль, что я не успела на ланч, — мягко распела Харлин. — Как я вам уже говорила, меня вызвало начальство, а начальству приходится подчиняться. Сами знаете, каково это.
«Хотя, вполне возможно, что не знает», — сообразила Харлин.
Джокер — сам себе начальник. Если когда-то в прошлом он и подчинялся кому-то, в это с трудом верилось. В той же мере Харлин едва ли представляла, что за несчастье случилось с ним, после чего он приобрел столь необычную внешность.
Она села напротив, а Джокер откинулся назад и подсунул себе под спину подушку.
— Раз уж вы так и не вспомнили, от чего раньше получали удовольствие, возможно, расскажете, о чем вы все это время думали? — она открыла блокнот и достала ручку.
Внезапно, вместо обычных уверток и шуток, он ответил:
— Знаете, а ведь отец меня сильно бил.
Слова, подобные удару. На долю секунды картинка перед глазами Харли поплыла, и доктор выпрямилась, стараясь привести себя в чувство. Эмоции сейчас излишни. Ей следовало поддержать пациента, который глядел куда-то сквозь пространство, мимо нее, и видел там нечто из прошлого.
— Продолжайте.
— Каждый раз, когда я не слушался… — Джокер взмахнул кулаком. — Бац!
«Не слушался, бац!» — записала Харлин трясущейся ручкой.
— Иногда, когда я просто сидел и ничего не делал… вот тебе!
«Ничего не делал — вот тебе!»
— Папаша любил заложить за воротник, — продолжал Джокер. — А коль человек любит поддать, он частенько бывает в скверном настроении.
«Поддавал, скверное настроение».
— Понимаю.
Джокер вдруг умолк. Харлин боялась прерывать ход его мыслей и разрушить чары, заставившие его внезапно заговорить про детство. Однако молчание затягивалось, и она забеспокоилась, как бы он опять не ушел в себя. Что же сказать, чтобы заставить его говорить без излишнего нажима?
