— Мне кажется, я лишь однажды видел его счастливым, — внезапно нарушил тишину подопечный. — Мне было семь лет, и папа повел меня в цирк.
«Папа счастлив, цирк, семь лет», — торопливо писала Харлин, неотрывно наблюдая за Джокером, чтобы тот не подумал, будто она его не слушает.
— Там был клоун… безумный на вид чудак в клетчатых штанах, — Джокер засмеялся, по-прежнему глядя в пустоту, и Харлин поняла: прямо сейчас он видит того клоуна перед собой.
«Безумный клоун в клетчатых штанах».
— Он бегал по арене, а следом за ним носилась маленькая, тявкающая собачонка и пыталась цапнуть его за пятки.
«Арена, собачонка, тяпнуть за пятки».
Неожиданно Джокер вскочил на ноги.
— И каждый раз, когда он останавливался, чтобы пнуть ее, с него падали штаны и он шлепался на задницу!
Харлин кивала, продолжая записывать: пнуть, штаны, задница. Джокер согнулся от хохота, потом выпрямился и принялся вытирать слезы с глаз.
«Слезы смеха?»
— Господи, я думал, мой старик живот надорвет, так он хохотал. Я внезапно понял, он — счастлив, и тогда я решил, что тоже буду его смешить.
«Старик счастлив. Смешить тоже», — Харлин подчеркнула эти слова.
— На следующий день, когда папаша приполз из паба, я натянул его лучшие брюки, спустил их до ботинок и в таком виде встретил его в дверях.
Харлин собиралась законспектировать «паб, приполз, дверь, спущенные штаны», как вдруг Джокер, тихо посмеиваясь, спустил штаны и остался лишь в трусах-парашютах с рисунком из цветов, сердец и амурчиков со стрелами. Она никак не могла решить, что смешнее: эти трусы или спектакль, который ей доводилось наблюдать. Его смех был настолько заразителен, что Харлин не сумела бы остановиться, даже если бы в камеру вошла Джоан Лиланд, желающая узнать причину такого веселья.
— Пап, посмотри на меня! — пропищал Джокер тонким, детским голоском.
«Пропищал» — записала доктор, смеясь все сильнее.
— И бац! — он замахнулся. — Я получил по уху, свалился и порвал его лучшие штаны!
Харлин оставила попытки вести записи и захохотала вместе со своим пациентом так, что у нее заболел живот. «Сколько еще продлится эта пытка?» — подумала девушка, всхлипывая и заливаясь слезами. Попыталась вытереть мокрые щеки салфеткой, как вдруг Джокер перестал смеяться, посмотрел прямо на нее. и холодно отрезал:
— И тогда он сломал мне нос.
Смех Харлин умолк так внезапно, как будто Джокер дал ей пощечину.
«Нет, — взмолилась она, — пожалуйста, нет».
— Хотелось бы, конечно, верить, что он целился мне по заднице и просто промазал… — голос Джокера звучал спокойно и безразлично, словно он только что не хохотал как безумный. Он надел штаны и присел на кровать, подложив подушку под спину. — По крайней мере, именно это я сказал себе, когда очнулся в больнице три дня спустя.
