– Неважно. Мы остановились перекусить.
– Куда вы едете?
К чему, спрашивается, этот допрос? Возможно, и отвечать не стоило, но я все же говорю:
– Мы хотим попасть в Диснейленд.
– В Диснейленд? В Калифорнии? Ты издеваешься?
Похоже, моя дочь не утратила склонность обращать все в трагедию, которая была ей присуща в сопливом отрочестве.
– Нет, это вполне серьезно.
Пора класть трубку, думаю я. Почем знать? Может, полиция уже пытается проследить звонок, как в телесериалах.
– Господи, ушам своим не верю! Ты хотя бы взяла с собой мобильный, который мы вам купили?
– Не очень-то мне по душе эта штуковина, милая. Но на всякий случай я его взяла.
– Включи его, пожалуйста, – настойчиво просит она. – Чтобы я могла связаться с тобой.
– Нет, дорогая, не стоит. И не переживай так. Все будет хорошо – и с папой, и со мной. Это просто наш маленький отпуск.
– Мам…
– Лапонька, я тебя люблю.
Пора заканчивать разговор, и я его заканчиваю. Синди переживет это, и пусть не рассчитывает, что я включу мобильный телефон. У меня и так рак во всех местах, благодарю покорно, с меня достаточно. Возвращаюсь к столу. Мы с Джоном съедаем по бургеру “Шоссе 66”, “Шоколадный Элвис” тоже оказывается неплох.
Мы едем дальше, и вскоре на меня грубо, врасплох, наваливается усталость. Хочу сказать Джону, что пора искать ночевку, но мы всего четыре часа в пути. Я стараюсь собраться с силами. После телефонного разговора с Синди я бы предпочла подальше отъехать от дома. Накануне я страшилась покидать дом – по вполне очевидным причинам, – но теперь, когда мы все-таки удрали, спешу удрать по-настоящему.
Джон поворачивается ко мне, глядит озабоченно:
– С тобой все в порядке?
– Да, все в порядке, Джон.
Один из тех моментов, когда он соображает, что я – близкий ему человек, но кто именно, толком не уверен.
– Джон, ты знаешь, кто я?
– Разумеется, знаю.
– Так кто же я?
– Ох, да ладно тебе.
Я кладу руку ему на локоть:
– Джон. Скажи мне, кто я.
Он таращится на дорогу, вид недовольный, встревоженный.
– Ты – моя жена.
– Очень хорошо. И как меня зовут?
– Господи боже! – Но он усиленно думает и наконец отвечает: – Элла, вот как.
– Правильно.
Он улыбается мне. Я перемещаю руку на его колено, слегка сжимаю.
– На дорогу смотри, – велю я.
Как много Джон помнит и что забыл, я в точности сказать не могу. Он почти всегда узнает меня, однако мы столько прожили вместе, что даже если его память постепенно отступает в прошлое, упуская настоящее, я и там тоже остаюсь с ним. Но вот вопрос: заблуждаются ли и глаза вместе с разумом? То есть если у Джона сейчас, например, 1973 год, выгляжу ли я так, как тогда? А если нет (это уж точно, выгляжу я совсем не так), откуда же он знает, что это я? Где тут логика?
