И все-таки, моя Октавия, она боролась и побеждала. Гудрун, в отличии от другой моей подруги тех времен, и сейчас жива, кроме того, насколько это возможно в ее случае, довольна.
Она никогда не расчесывалась и не стригла ногти, у нее был совершенно дикий вид, но ее спокойной рассудительности мог позавидовать любой взрослый.
Рядом с Гудрун сидела Сельма — ее полная противоположность. Это была яркая — внешне и внутренне, девочка, не способная сосредоточить свое внимание на чем-то дольше пяти минут. Я не знал вещей, которые не вызывали бы ее интереса, но знал, что нравилось ей больше всего на свете — блестящие вещи. На ней всегда было больше десяти колечек из дешевых шоколадных яиц, а ее светлые, короткие волосы неизменно были присыпаны блестками, словно она сама была игрушкой.
Она морщила курносый нос, когда смеялась и, наверное, я был в нее несколько влюблен, хотя, в силу возраста, и не осознавал этих чувств в полной мере. Она мазала губы помадой, подаренной ей моей мамой, беспрестанно трогала вещи вокруг нее и громко говорила, иногда забавно глотая окончания слов, словно бы ей не хватало терпения их произносить.
Сельма жила в доме больше похожем на землянку. Ее отец обтянул свои владения колючей проволокой. И хотя земли у них было не так мало, они ютились в крохотном помещении, которое папа Сельмы считал безопасным. Все остальное было уставлено ловушками, ямами, железными капканами, обходить которые умели только Сельма и ее отец, поэтому мы никогда не были у нее дома.
С Сельмой и Гудрун мы жили по-соседству. И хотя в городах моего народа это понятие довольно условно, потому как дома наши растут, как грибы, в хаотическом, никем не определяемом порядке, мы считали себя жителями одного двора и не помнили времен, когда не знали друг друга.
Отчасти, моя Октавия, я очень боялся, что мы потеряем дом, и я больше не увижу их. Но, конечно, это был не только присущий детству страх того, что друзья не возвращаются, если ты переезжаешь. Я боялся, что они в самом прямом смысле исчезнут, разойдутся на элементарные частицы, пропадут.
Последним в нашу компанию пришел Гюнтер. Мы ничего о нем не знали, кроме имени, но все-таки привязались к нему. Год назад, тогда нам было по шесть лет, и мы чувствовали себя очень взрослыми и важными (к семи это прошло), он пришел к нам, когда мы чертили карту леса у меня во дворе. Сел рядом и стал смотреть, а когда мы, враждебные и серьезные, намекнули ему, что здесь его не ждали и мы вообще не понимаем, кто он такой, Гюнтер не среагировал.
