— Я понимаю, — сказала она, но судя по голосу только сейчас она действительно осознала, что Бедлам не представляет для нее опасности. — Ты что думаешь, я выдумала себе эксплуатационную историю про плененную императрицу и ужасаюсь ей, не забывая об огуречных бутербродах?
— Я предполагал, что тобой управляют более глубинные психологические драйвы.
Она поцеловала меня в щеку, и я почувствовал в себе желание ехать дальше, это было странное ощущение, думаю, не будь мы в машине, я захотел бы пробежаться. Желание прийти в движение, рвануться вперед, посетило меня от осознания того, что мои слова могут ей помочь.
Сначала мне казалось, что есть только я, машина, о которой я мечтал и женщина, о которой я даже не мечтал, затем оказалось, что мы все сильнее вонзаемся вглубь Империи, и вокруг неописуемо красиво.
Мы проезжали сады и виноградники, пасторальные домики, где, я был уверен, как ни в чем другом, столы укрывали белые, кружевные скатерти, прижатые к поверхности вазами с цветами. Мы проезжали обрамленные розами окна, напоенные цветами луга, прижатые к поверхности грустноглазыми коровами, зеленые пруды прошедшие определенную долю пути к превращению в болото, столбы электропередач, протягивающие друг другу провода, и цветущие яблони. Утренние городки, дневные города, побережья, рыжие от солнца и белые от пены, все проходило мимо, текло. Незаметно менялось время суток, незаметно менялась местность, фруктовые сады становились особняками, которые обнимал плющ, одни из них пришли в запустение, другие демонстрировали свою роскошь, принадлежащую прошлому, с вызывающей смелостью.
Жизнерадостные одуванчики, пыльные сельские дороги и острые сельские заборы, благополучная италийская жизнь преторианцев и принцепсов, в которую теперь вошли и другие народы. Мне нравилось видеть веселых детей, сидящих на ветках деревьев, пары на пикниках, которым хотелось посоветовать закрыть банки с джемом, потому что уже вовсю бодрствовали пчелы. Я считал забытые на песке веера, темные очки и шляпки, проносящиеся мимо, я считал зашторенные окна. Мы сворачивали от синевы побережья к зелени садов, а затем снова меняли направление.
— Нам хорошо? — спросил я.
И она ответила:
— Нам потрясающе.
Мы открыли окна, ветер едва не унес шляпку Октавии, и я почувствовал смесь дорожной пыли и запаха наступающего лета. Я хотел показать ей, как любил лето, хотел показать ей, кем я был, хотя еще недавно меня вовсе не волновало, существовал ли я вообще во Вселенной до того, как проснулся однажды утром и понял, что стоит записать, как пройдет мой день.
