Еще с той поры, когда она ребенком была, помнит Амиля одну такую минуту. Ей навеки врезался в память и поныне всегда стоит перед глазами тот жаркий, солнечный, клонившийся к вечеру день, когда случилось это. Она, малышка, не в силах была конец того дня и весь следующий усидеть в доме, пока не сплыла понемногу горечь с души.
— Дочушка, тата не ел с самого утра, отнеси ему хлеба, — сказала ей в тот день мама.
И она понесла тот жалкий хлеб, сухой, выстраданный из последней муки. А батька уже с середины дня, пожалуй, стоял без шапки перед крыльцом эконома в имении, выпрашивал послабления за какие-то долги.
— Тебе сколько раз говорили — не топчись тут перед окнами понапрасну, — сказала горничная, выходя на крыльцо.
Тогда отец заканючил:
— Вон мне дитя остатний кусок хлеба со стола принесло. Разве ж я от богатства прошу? Разве ж я…
И вот тогда произошло то самое важное. Сам эконом, высокий и сильный, выскочил на крыльцо и, схватив отца за шею, толкал его так перед собою через весь двор, до самой дороги, где стояли дворовые люди, и некоторые сочувствовали, некоторые смеялись. Отец пошел восвояси, а она, малышка, бежала за ним, и страшная картина отцовского унижения не давала ей покоя.
— Завтра пойду попрошу экономиху, — сказал спокойно отец, когда они немного отошли от имения.
— Не ходи!
Она закричала не своим голосом. Не могла больше вымолвить ни одного слова из-за слез и огромной тяжести.
— Почему? — сказал отец. — Может, ее уговорю, дак как-нибудь и кончится добром.
И, помолчав, еще сказал сам себе:
— Она, говорят, ничего себе, добрей его.
И еще большая обида обожгла ее сердце — из-за этого отцова спокойствия и холодной рабской рассудительности. Отец же говорил:
— Давай хлеб, подкрепиться трошки надо бы.
Они сели у дороги, и Амиля смогла только одно сказать:
— Как он пихал тебя через весь двор.
— Что ж поделаешь, — отвечал отец. — Будет хуже, если придут да остатнее заберут.
И молчал, Может, бури кипели в нем на дне души, но лицо его, грубое, обветренное, было холодным. И вот после того долго носила она в себе страшное отчаяние: «Может, ему не так уж и больно было, когда его схватили за шею, да тот — как он его гнул книзу, как пихал!»
Так вот отец прошел через весь двор в чужих руках, тот самый отец, который вечно голоден и измучен работой. Он пойдет к экономихе, хотя тут совершенно невозможно идти о чем-то просить — какая-то сила не позволяет снова идти просить, а велит делать что-то совсем другое: пойти и схватить того, кто унизил отца, и убить его, но не сразу, а чтоб он помучился перед смертью и чтоб слушал, как ему будет она за оскорбленного отца выкладывать всю обиду. Только так и надо поступить, больше никак поступить нельзя.
