— Дэвид, — стонет женщина и тянется здоровой рукой к потолку. — Дэвид, где ты?
Эймос берет ее за руку и осторожно возвращает ладонь на грудь.
— Я два года служил на Тихом океане, воевал с японцами, — он смотрит прямо на меня. — А эта маленькая женщина управлялась с целым ранчо не хуже любого мужчины. Она воспитывала наших мальчиков как настоящих мужчин, чтобы я мог ими гордиться, — он сжимает кулак и снова подкручивает усы. — Я старался, чтобы ей было хорошо… Я так старался…
Я молчу, давая ему возможность выговориться.
— Десять лет, док. Десять лет я смотрю, как она уходит. Я меняю ей подгузники, и она каждый раз дерется со мной. Я поднимаю ее, когда она падает. Я целыми ночами сижу рядом с ней, а она твердит про этого крысюка, Дэвида. Я кормлю ее с ложечки супом, а она плюется в меня. Я хочу, чтобы она была в безопасности, пытаюсь успокоить. Она — мать моих детей, док. Я клялся быть с ней в радости и горести, в болезни и здравии.
Голос его дрожит.
— Я человек слова, док.
Он перестает крутить свой ус. По щеке ползет слеза. Даже старые ковбои плачут, когда жизнь становится невыносимой.
— Что произошло сегодня? — тихо спрашиваю я.
Он молчит.
Слезы текут по обеим щекам.
— Я обидел ее, вот что случилось. Я обидел ее… Иногда я не знаю, что сказать, поэтому молчу.
— Дэвид, Дэвид, ты здесь? — твердит женщина. Воцаряется тишина. Наконец я все же говорю:
— Чем вы ее обидели?
Эймос молчит, потом отвечает:
— Койот залез в курятник. Я услышал этого шельмеца у амбара, когда завтракал.
Он сжимает поручень, не обращая внимания на слезы. Мне кажется, что этот человек не плакал лет восемьдесят пять, если не больше.
Но сейчас он плачет.
— Я схватил ружье и выскочил, чтобы подстрелить койота. Мне казалось, я запер дверь в ее комнату, — он с отчаянием смотрит на меня и повторяет: — Мне казалось, я запер дверь в ее комнату.
— И что произошло? — шепотом спрашиваю я, пугаясь мысли, пришедшей мне в голову.
— Утром она заснула около половины шестого… Эймос сморкается в тот же платок, которым только что вытирал лицо жены. На седых усах остаются пятна ее крови.
— Я всю ночь сидел с ней, пытаясь ее успокоить… Очень тяжелая была ночь…
Шелли с громким стуком начинает бить пятками по доске, как ребенок в истерике. Она издает очередной дикий крик и начинает вырываться.
Я боюсь, что она повредит себе.
— Лежите спокойно! — говорю я ей прямо на ухо, а потом кричу: — Шелли, лежите спокойно!
Она замирает, не понимая, кто я и кто она.
