Давид Исаевич смотрел на нее, и сердце его оттаивало.
— На воле-то как хорошо! — произнесла она со вздохом и скосила глаз на сумку, доверху наполненную снедью. Затем воткнула подковоподобный гребешок в волосы на затылке, потерла бледные ладошки:
— Дал бог хорошего гостя, то и мы поживимся.
Она осторожно поднялась.
И опять горький ком подступил к горлу Давида Исаевича. Он привык к тому, что мать намного меньше его ростом, и никогда до сих пор не огорчался этим, возможно, потому, что обладала она внушительной, вызывавшей почтение полнотой. А сейчас она стояла рядом, словно чужая старушка, — худая до неузнаваемости. Просторный больничный халат, особенно подчеркивал ее худобу. «Истаяла, — ужасался сын. — Былинка сухая». Бывало, когда он перелистывал старинный семейный альбом и рассматривал фотографии мамы в юности, он с трудом верил, что стройная, изящная девушка с черными локонами — его мать. Давид Исаевич никак не мог представить маму тоненькой. И вот она оказалась такой наяву — маленькой, хрупкой.
— Пойду руки ополосну, — произнесла она, пошатнувшись.
Давид Исаевич поддержал ее:
— Проводить?
— Нет. Я сама! — сказала мать и вышла из палаты.
Пожилая соседка покачала головой:
— Мается, сердешная.
— И где терпенье берет? — вторила ей смуглянка.
Неужели стряслось самое худшее?
Вернулась мать и подозрительно, с укоризной поглядела на своих соседок.
— Нажаловались? Успели? Эх вы, — пожурила она их и села на кровать. — Ну-ка исследуем, что ты приволок, Додик. Подвинь-ка сюда поближе сумку.
Облизывая украдкой губы, мать наклонилась над ней и принялась вытаскивать содержимое. Прикроватной тумбы не хватило, чтоб расставить всю принесенную снедь. Она приоткрыла дверцу тумбы, обшарила верхнюю и нижнюю полки, что-то переставила, сдвинула, улыбнулась мимоходом сыну, решая, куда девать принесенное им добро. Блюда одно другого привлекательней. Она повертела в руке банку с куриным бульоном. Очень аппетитный вид. Лучше всего съесть сейчас. Длинным, чуть искривленным, сильно заострившимся носом уткнулась в сковородку с судачком, понюхала его, перевернула с боку на бок — не подгорел ли? Творог, размятый в сметане, обильно припорошенный сахарной пудрой, тоже дразняще манил. Желание насытить себя всем этим немедля все увеличивалось. Доставая компот, мать снова благодарно, с надеждою взглянула на сына: приезд его, возможно, прекратит ее великий пост?
— Подвели меня больничные повара, поголодать заставили, — произнесла она дрожащими губами. — Ихнюю пищу едва в рот протолкнуть могу. Теперь оживу. Раз ты тут, я скорехонько оклемаюсь.
