В толпе то тут, то там мелькали санитарные двуколки, доверху гружёные армейские повозки, зарядные ящики, даже пушки. Их перекатывали на руках, лошадей выпрягали и вели в поводу. Очередь двигалась неровными рывками: после того, как очередная группа скрывалась в недрах фабрики, оттуда раздавался звук, наподобие паровозного свистка, распахнутые настежь створки освещались изнутри фиолетовыми сполохами, сопровождаемые треском, как при высоковольтном разряде. Потом сияние гасло, распорядители с повязками на рукавах, отделяли новую группу, и всё повторялось.
Кривошеин уже ждал. Выглядел он бодрее, чем вчера, хотя по-прежнему опирался на костыль. Распорядитель, повинуясь его жесту, пропустил их вместе с дюжиной коммунистов в мундирах национальных гвардейцев, волокущих картечницу Монтиньѝ. Следом ещё четверо вели в поводу распряжённых лошадей с закутанными в попоны головами. Коля и его спутники прижались к дверному косяку, чтобы не угодить под копыта, и, когда артиллеристы проследовали в здание, вошли вслед за ними.
Большой зал заполняли машины. У дальней стены пыхтел паровик, вращающий мощную динамо. Медные провода на фарфоровых изоляторах шли от неё к высокой, под самый потолок, мачте посреди зала. На её верхушке блестела катушка в виде бублика, навитая из медной проволоки. Рядом с мачтой располагался механизм, назначение которого Коля определить не смог. На нём тоже имелась катушка, и ещё две блестели на двух железных шестах, к которым, повинуясь флажку распорядителя, катили свою картечницу артиллеристы.
— Закройте глаза, — посоветовал Кривошеин. — Апертура даёт яркую вспышку, можно повредить зрение.
Распорядитель вскинул флажок — на глаза у него были надвинуты очки-консервы с зачернёнными стёклами. Солдаты торопливо закрывали лица, кто полой сюртука, кто кепи, а кто и просто рукавом. Динамо пронзительно взвыло, и зал, словно жужжание тысяч потревоженных пчел, наполнило электрическое гудение. По виткам катушек зазмеились молнии. Оглушительно треснуло, и между шестами-воротами ослепительно полыхнуло — так, что в глазах, несмотря на крепко сжатые веки, ещё долго плавали цветные круги.
Прапорщик досчитал до десяти и открыл глаза. Его взору предстало поразительное зрелище: между шестами повисла бледно-лиловая пленка, сотканная из света. По ней, словно от камня, брошенного в пруд, разбегались концентрические сияющие волны.
Распорядитель отдал команду, и солдаты налегли на лафет картечницы. Ствол прикоснулся к пленке и стал тонуть — так весло погружается весло в озёрную гладь, и его продолжение по ту сторону границы воздуха и воды подёргивается рябью и тает, становясь недоступным взгляду. Вот в таинственной глубине канул ствол, колёса, хобот лафета, один за другим исчезали люди. Коноводы повели лошадей. Головы их по-прежнему были закутаны — видимо, для того, чтобы животные не испугались призрачного омута.
