— Но вы же не одна? — глупо возразил «Буратино».
Леля прошла на кухню.
«Буратино» шарил глазами по полу в поисках главного козыря. Не проглотил же его Ржевский в те две-три секунды, пока сидел на животе поверженного «следователя»? Да и с такой губой! Сложно при таких «телесных повреждениях» что-либо проглотить…
Леля вернулась из кухни.
— Эти занавески не открывать!
— Кто у кого в гостях? — Она была в облегающем платье с закрытым воротом, с сумочкой, которую поставила на колени.
— Если вы приехали, значит?..
— Да, значит. Насколько мне известно, у Тишкина письма не было с собой. Значит вы его нашли. Нагло себя ведете.
— Дорогая!
— Давайте делать дело.
— Вы спешите? — «Буратино» подобрал с полу рюмки. — Джин, коньяк, виски?
— Чего-нибудь сладкого, если можно. Я помню, у хозяев было.
— Вроде было, — неуверенно пробормотал «Буратино», подходя к бару и оглядываясь. — Вы спешите, дорогая? А то скоро здесь будет ваш дорогой муж, я даже ожидал вас вдвоем. Вы ведь знаете, что он удрал из дурдома?
— Уже? Я бы не хотела с ним встречаться.
— Ну, он все-таки хозяин. Пока.
— Пока.
— Да, за ним могут приехать. Конечно, надо спешить.
«Буратино» принес бутылку ликера.
— Я сама, — Леля взяла бутылку.
— У вас с собой караван?
— Зачем бы мне ехать? Как я догадываюсь, вы возвратите письмо, я отдам караван?
— Не… совсем так, дорогая. Вы отдадите караван, напишете расписку о том, что спровоцировали мужа, дадите этим дурдомовским сведения о его сумасшествии и выполните старое условие о транспортировке каравана. Бедного Василька надо выручать.
Леля с наслаждением выпила рюмку:
— А вы?
— Я… уже.
— Кровь из носа?
— Во-во. Так как? У нас четыре условия. Но и вы не внакладе?
— Я?! Конечно-конечно!
«Буратино» беспокоил ее взгляд. Что-то отчаянное в нем.
— Вы, мне кажется, недовольны. Леля! Квартира, машина, дача! Бедный Василек отдал вам все! Этого мало?! У меня, представьте, дорогая, этих трех ключей в жизни не было и не будет!
Тут он опять наврал.
У «Буратино» (его подлинная фамилия осталась неизвестной, во всяком случае, он не был ни Смирновым, ни Ивановым) имелось значительно больше ключей. Еще его папа, тоже менявший фамилии неоднократно (выясняя одну, находили под нею другую, и эта череда тянулась до времен царя Ивана Васильевича, а далее, под грудой слежавшихся веков, уже ничего раскопать не удавалось), имел целую связку ключей от различных движущихся предметов и крытых помещений. И иному Славе (если Славе?) уже в те времена дозволялось ими пользоваться. Иначе он сделал бы это без дозволения. Беда в том, что он унаследовал вместе с ключами и неудержимость. Ему всегда чего-то не хватало, и он хватал то, чего не хватало. В раннем детстве руки у него всегда действовали раньше головы. Тогда он получал по рукам. В юности — по морде. Он научился приемам защиты и из каждой схватки выходил, согласно законам Дарвина, все более скользким и гибким. Может быть, он менялся на глазах согласно законам Лысенко? Во всяком случае, он полз неудержимо. Те биологические системы, с которыми он встречался до сих пор, были устроены слишком похоже меж собой и действовали гораздо медленнее. Апатия съедала их. К каким же вершинам он полз?.. Хватит про него.
