— Посадят?
— За побег-то? Вроде не должны. А ты как ду…
— Дура! Таксист!
— А? Говорят, сажают. Темно. Не разберется, в чем мы.
— Пошли, начальник!
— Пошли! И мне вам рассказать о том пора, о том, что сумерки так схоронили рано и острый почерк сучьев по дворам, и строчки листьев, облетевших за ночь..
Когда солнце совсем, может быть навсегда, исчезло, улица за окном стала бесцветной и плоской. Яркими остались только черные стволы лип, поделившие на неровные части плоскую улицу. Шарившие весь день по стеклам плети кленовых веток прилипли к стеклам. То здесь, то там внезапно загорались окна.
Плечистая теща, Валентина Сергеевна, тяжко топала по квартире:
— Что ты все сидишь со своим медведем? Ты что, маленькая?! Нельзя! Нельзя же, чтобы Тишкина признали сумасшедшим. Его выпишут когда-никогда, и он все у тебя отберет! Он тебя посадит! А разве с признанием недееспособности мы справимся?! Да у него куча адвокатов! Какой он больной?! Он дал на лапу! Если он сумасшедший, кто здоровый? И я тогда больная! И ты!
— А я? — в дверь всунулся отчим Григорий.
— А ты — здоровый дурак! Закрой дверь!
— А Василий Яковлевич опять не приехал?
— Уйди. Нет, надо же что-то делать! Леля! Девочка! Ну хорошо, надо подумать о самом худшем. Он невменяемый, вы разводитесь. Ты получаешь часть площади, дачу. Он — машину. Или — ты машину? А? Караван? Что? Скажешь, что потеряла? Леля! Надо же было думать! Как ты могла забыть там письмо?! Ну и так тебе и надо! Вот теперь ты поймешь!..
Появилась туча. На западе она стала совсем черной и легла на крыши.
— Будет снег, — сказала Леля, — все станет белым.
— А может, сделать так, что мы им все прощаем? А?! Хотя нет. А может, и уголовного дела нет? Ведь и суток нет. Ты что?! Ты не могла вильнуть перед этим Сережей?! Не могла, чтобы он тебе письмо написал?!
— Ржевского ты не трогай.
— Ох-ох! Да у него баб! — теща сшибла стул. — Да его только помани!
— У него фактически нет семьи. Нет никого. Он честный человек.
— Ох-ох! Еще один честный человек!
— А где первый? — в дверь всунулся отчим. — Наверное, Василий Яковлевич?
— Уйди! Законов мы не знаем! Беспомощные! Мы беспомощные!
— По-моему, вы — сволочи, — сказал отчим Григорий.
— Уйди! Ты идиотка, Леля, так опростоволоситься!
— Дураки и гении говорят правду, правда, Потапыч?
— Да раньше-то! Да Валентина Николаевна звякнула бы! Да и все! Я же была уважаемым человеком!
— Ты была искусствоведом? — спросил отчим. — А сейчас ты кто?
