До этого клавесин стоял в гостиной у Юркиной бабушки, где, кроме того, обитала его мрачная, молчаливая «жена» — вполне современное пианино. Им с Юркой разрешалось «играть» на клавесине, крышка же пианино чаще всего, а потом уж и навсегда, была заперта на ключ.
Дело в том, что Юрку больше трех лет зря учили музыке. Учитель музыки дядя Жора, несуразно длинноногий, в узких черных брюках, важно упиравшийся тонкими руками в бока (издали, приближаясь по проселку, он был похож на портняжные ножницы), прежде всего говорил речь в окно, за которым в унылом ожидании вяло перебрасывались мячом Генка с Андрюхой:
— Дорогой Юра! Пойми, что я езжу из города не из-за денег! Для меня важно главное — люди, приобщенные мною к прекрасному! Твои товарищи гоняют мяч и теряют то прекрасное, на что жалеют средства их родители! А я посвятил свою жизнь музыке, Юра! (Генка иногда видел дядю Жору после урока у местного шалмана с музыкальной Веруней.) И чем ты лично отвечаешь мне, Юра?! Что ты сделал с прекрасным искусством за истекшую неделю?!
Вспотевший толстяк Юра с душераздирающей зевотой, беспомощно озираясь, погружал пальцы в клавиши, как в пасть крокодила… Кончался урок исполнением на всю улицу популярной мелодии «Страна родная Индонезия», которая у дяди Жоры превращалась в синкопированный гимн.
Только через три года почему-то выяснилось, что у Юрки нет музыкального слуха.
У клавесина же звук был нежный, с хрипотой и воем. Клавиши западали, на них потрескались или совсем с них исчезли костяные накладки. Но по скользкой крышке удобно было запускать волчок, медведь нападал на куклу Машу, прыгая по клавишам с левой стороны и производя «водопроводное» урчание, а Маша скакала по правой части клавиатуры, выделывая такие писки и стоны, что прозрачноглазая, невесомая Лика, для которой все это представление и устраивалось, всплескивала ручками и шептала, изнемогая:
— Ой, мальчики! Какое же смешное музыкальное сочинение!
Мать спрашивала у Генки:
— А играть-то на нем еще можно? По-настоящему?
— Юрка говорит, что еще можно.
— Откуда оно у них? От родителей?
— Вроде нет. Это Юркина бабушка зачем-то купила.
— А сколько оно может стоить?
— Он, — поправлял Генка, — клавесин. Я спрошу у Юрки.
Но забывал спросить.
Едва ли он замечал тогда, что мать ходит всегда в одной и той же юбке, что чуть не до середины лета ходит в галошах — тонких галошах на каблуках, из галош же виден верх туфель, а низа у туфель давно совсем нет.
