— Славк! Вот написано: «Видят и ищут мелких животных, как-то: крыс, мышей, насекомых». Кошек и крокодилов, — добавил он от себя. «Буратино» как раз нашел под столом какой-то голубой листок и вглядывался в текст, покачиваясь, словно игрушечный будда.
— Ну? Это ж у нас белая горячка началась, Славк! Де-ли-ри-ум!
— Тихо! — «Буратино» сложил листок и сунул в карман. — Ищут и видят? А я как раз… не вижу! Ты кто? Сергей?
— Ты меня опять не узнаешь? Или забываешь? Вот: «Видят и тут же забывают, что видели!» Как бы и не видят! Ам-не-зия называется! Не, тут про все есть!
— Получается, что их тут нет, — «Будда» повалился на бок, но тут же бодро вскочил, — может, и нет! А?
— Да нет, — Ржевский в два приема слез со стула, — конечно, нет! Откуда?! — он прислушался к неясным звукам за стенами. — Слышь, может, хватит, а? По-моему, я спать хочу.
— Считаешь, мол, надо и поспать? А может, и правильно! Ладно! — согласился «Буратино». Он вообще вдруг стал быстрее двигаться и без всяких видимых причин заметно протрезвел. — Иди! Иди, дорогой! Сейчас я тебя обыщу, и пойдешь домой баиньки!
— Да нет же их! Чего меня обыскивать?
— Вот поэтому-то и нет! Как в том анекдоте про крокодильчиков! Слыхал?
Он охлопал Ржевскому все карманы, заглянул даже в шляпу, слава богу, найденную в ходе поисков животных, и показал пальцем на дверь:
— Иди, дорогой! Но! О происшедшем здесь… согласно закону! Расписку мне! На ручку! Пиши тут же!
— Я понимаю, понимаю, — ничего не понял Ржевский, озираясь и смутно вспоминая, где и что ему встречалось по ходу обыска.
— Там! — показал он в спальню и быстро вернулся с листком, вырванным из роскошного бювара с вензелем Тишкина. — Чего писать?
— Понимаешь?
— Сейчас. — И Ржевский написал: «Строго предупрежден о соблюдении тайны и неразглашении».
— Понимаешь! А ты, кстати, чегой-то своей этой Леле? Часто пишешь?
— Леле? Этой? Да я ей никогда не писал.
— Точно, Серж? Как на духу?
— Конечно! Что я, совсем, что ли? Я, конечно, я ей… симпатизирую, я не скрываю. Но никогда не писал! Точно!
— Тогда лады, дорогой! Да пальтишко-то застегни, дорогой, простудишься!
Они обнялись, и Ржевский покинул многострадальную квартиру.
В лифте он было запел, но смолк, посмотрев на часы.
Под ногами хрустел на всю улицу ледок, а в ответ где-то за квартал отсюда шаркала метла по тротуару. Посреди улицы Солянки сидели на квадратных плитках друг против друга два кота, серьезно задумавшись, словно шахматисты.
Ржевский же своей несуразной, милой походкой (правое плечо впереди правая рука в кармане, левая рука делает широкие, не в такт шагам взмахи) побрел вдоль пустынных улиц, очень одинокий, со спины узкоплечий, щуплый как мальчик. С нелепыми, белыми кудрями, торчащими из-под шляпы.
