В темно-красном свете торшера засверкали две пары глаз. Леля, прижимая к груди белого медведя, отползала в угол постели.
— Где?! — Тишкин соскочил на пол и показал Леле нож.
Вспыхнула люстра.
— Все вон! — приказал Тишкин не оборачиваясь. — Я ее прирежу, если…
— Гражданин! Положите оружие туда, где вы его взяли!
Теперь Тишкин обернулся.
Как в страшном сне к нему подходили два милиционера. Из-за их плечей и локтей выглядывали раздутая физиономия тещи и ошеломленные лица соседок.
Леля подняла вверх беззащитную, худую руку. От кисти до локтя блестела царапина, медленно наполнявшаяся капельками крови.
— Ах ты, стерва!
— Может, на колени лучше встанешь?!
Тишкин прыгнул к окну. Железная рука, стиснувшая ему плечо, развернула его лицом к комнате, он махнул ножом, и шинель поползла, раскрываясь как рана. Нож с жестяным дребезгом запрыгал по полу.
— Вам в милиции больше не работать! — шепнул Тишкин милиционеру.
— Пошли-ка, друг! — ему завернули за спину руки и выкинули его из спальни.
— Ножичек-то не трогать! — грозно предупредил милиционер. — Сейчас подъедут.
На улице Тишкин стал просить, чтобы ему разрешили проститься с Лелей. Никто ему не отвечал.
В машине он сначала сидел спокойно. Вокруг неслась пустая, ярко освещенная улица.
— Стрелкову-то он до рубашки резанул, — сказал тот, что справа.
— Казенная. Были б кости.
Тишкин тоненько заскулил.
— Чего пищишь? — спросили слева. — Болит что?
— Отпустите, ребята! У меня тыща с собой!
— Счас! А как же! Чего жену-то располосовал?
— Она сама себя! Все подстроили!
— Начальники разберутся.
— Пить меньше надо, — сказали спереди.
Тишкин попытался встать, стукнулся теменем о мягкую крышу. Его тут же посадили обратно ловким приемом, и он больше не шевелился.
В отделении, в резком белом свете метались какие-то фигуры, кто-то пел. Тишкина посадили на стул, с которого он тут же свалился и пополз к лейтенанту. Тот угрюмо наблюдал, как Тишкин облизывает ему сапог.
Тишкин показал на плакат:
— Лелечка пришла!
Пьяный на лавке зашелся от хохота.
— Спасибо, Лелечка, — согласился с ним Тишкин, пополз к плинтусу и стал с ним разговаривать, грозил ему пальцем, увещевал, обещал тыщу.
— Хватит! — приказал лейтенант. — Не умеешь — не берись!
Пьяный на лавке уже не хохотал, а визжал, показывая на Тишкина.
— Вот видишь, Лелечка, — сказал Тишкин плинтусу, — они думают, что мы сумасшедшие, а мы сейчас с тобой будем спать.
— Тьфу! — обернулся лейтенант к двери. — Ну чего? Будешь звонить?
