Тишкин достал бумажку. Голубой листок с розовым цветочком в углу.
— Знакомая штучка? Сейчас мы с тобой еще… выпьем, поговорим, как культурные люди.
— Слушай, как ты меня хорошо встретил-то, — неожиданно буднично сказала Леля, — спасибо, Василек.
— Да? — Тишкин машинально налил себе шампанского.
— Не много пьешь-то? Сопьешься, слушай. А очень больно ты меня ударил.
— Я тебя сегодня убью, — сказал Тишкин, — сегодняшняя ночь твоя последняя. Кричать здесь бесполезно — стены толстые. Ключ у меня в кармане, вот, — Тишкин хлопнул по карману, задев бутылку, которая тупо стукнулась в ковер, — прежде чем убить тебя, я… э-э-э, поговорю… м-м-м… с тобой.
— Это интересно, — согласилась Леля, — по-моему, ты свою шкуру испортил.
Тишкин нагнулся, не сводя с Лели глаз, нащупал на полу скользкую бутылку, широко размахнулся и запустил ею в сервант. Бутылка с визгом размозжила стекло, отскочила от задней стенки и встала на донышко. Толстые куски полированного стекла выпали на ковер вместе с двумя рюмками девятьсот шестидесятой пробы, сплющившимися, похожими теперь на детские лопатки для песочницы.
— Слушай! А хорошо у тебя идет! — одобрила Леля. — А еще как можешь?
— А телефон отключен! — Тишкин взял со стола нож.
— И правильно, Василек! Умничка! Кому звонить в такую поздноту?
— Ты! Ты понимаешь, что я тебя сейчас действительно убью?
— Вот я и говорю, что звонить просто некогда. До утра успеть бы расчленить, в унитаз спустить труп-то мой. Или ты как хочешь с ним поступить? Хлопот! Тут только две неувязки. Таксист знает, кого и куда вез, да маме я из аэропорта звонила.
— Ты знала?!
— Нет. Но в последнее время так делала на всякий случай. Сережа-то — чудик, между нами. Вот так вот напишет, а потом отчитывайся.
— Ты во всем признаешься?! — Тишкин поднял над головой нож.
— А куда ж денешься? Вон — письмецо-то. А это с бутылками, с ножиками — не страшно. Вот ударил ты меня зря. Не прощу.
— Ты! Сука! Изменьщица!
— Да? Как ты догадался? Наконец-то! А ты как думал? Да ты на себя-то глянь! Вон в свое трюмо запрошлого века. Ты ж на паука похож. Вылитый! И не махай, уродина, передо мной ножиком своим! Врешь! Холодный ты! Ты ж орешь, а сам как из паутины из своей наблюдаешь: есть впечатление? А вот и нет! Нету впечатления! Да ты даже бухой-то на серьезное преступление не способен. Да ты вообще ни на что человеческое не способен! А вот бить я себя не дам! Вот пускай: ты к своей Соньке, я — к Сережке. Я тебе — шмотки из-за «бугра», ты мне — зеркальную баню. Так — куда ни шло. Но теперь и так, может, не пойдет. Я еще подумаю.
