— Привет! Всю вашу дачу развалил!
— Привет, предположим. Ты мне как собачке свистишь?
— Брось! Это позывные! Для лучших друзей!
— Ну и на том спасибо.
Он сел на корточки возле скамьи и стал озираться:
— А у вас в саду все зазеленело!
— А у вас? На другом конце земного шарика?
— И у нас тоже, честно говоря. Тоже почему-то зазеленело… а мы вчера с Ванькой ходили в лес. Воды-ы!
Он поднял голый сучок с развилкой, достал нож и стал строгать сучок. Тут она заметила, что руки у него дрожат. Ее обдало жаром, и она засмеялась:
— Рогатку делаешь? Маленький, что ли?
— Да я так… я ни одной птицы за всю жизнь не убил! Они все мои друзья!
— Ну да. Они тоже тебе так свистят: фью-фью, фью-фью-фью!
— А как же?! Так и свистят.
Она не меняла позы. Он строгал сучок. Но понял, что руки выдают его, неловко отшвырнул сучок и спрятал нож. Потом он встал:
— Все! Не могу больше. Ты получила записку?
— Да. Конечно, получила. Да ты сядь. Посиди.
С полей волнами шел грачиный галдеж. Суетились жуки и мухи.
Он сел рядом.
— Расскажи что-нибудь, — усмехнулась она, — например, анекдот?
— Что? — спросил он шепотом.
— Вон там не Ванька твой пробежал? Вон за соснами?
— Нет, — сказал он, не взглянув в ту сторону.
— Вот, — сказала она.
— Ты мне ничего сказать… не хочешь?
— Об этом же рано вообще говорить. Дружба между нами…
— Дружба?
— А что же… еще?
И куда подевались его плечи? Сжался, опустил лохматую голову.
— Ну ясно.
Она не смогла больше всего этого вынести и положила горячую руку ему на плечо:
— Как же ты… в такой холод? В одной рубашке…
Он посмотрел в ее заплывшие слезами серые глаза.
Кто-то и правда пробежал за забором, но они не шевельнулись… Она дышала неслышно. Туп-туп-туп, — пробежал кто-то за забором.
— А как же… тебя ведь возьмут в армию?
— А я вернусь.
Он вернулся. И через три года черная, с высоким кузовом машина остановилась у того забора. Может быть, она могла проехать чуть дальше, к даче, где жили тогда Гинзбурги? За ними приехали через день. Маленькая мать этого Гинзбурга бежала по растоптанной, голой дороге под огромным небом…
В прошлом году Анна Ивановна на полчаса заехала в Перловку. Все изменилось, но сад остался. И земля снова набухла. Из нее погнало ростки и соки. Дряхлый забор пересекали стремительно зеленеющие стрелы бузинных и черемуховых веток, в щелях сверкало развороченное поле, трава родилась снова, не оставила голыми ран и следов на земле, все забила, заплела, покрыла, гомон грачей катился под гулким небом, осыпало землю тревожным движением, тенями и обрывками света. И у той скамьи взрывал ветер старые листья, сеял хвоей, механически посвистывал в дырах забора.
