— Да-а! А ведь запугивают тебя, Ялдыкин. Стращают. Доводят, а? Ты что? Действительно, серьезно это принимаешь? Ну хорошо! Ну, а почему ты на Егошину-то, на Чуйкину, на Стародомскую-то?
— Есть основания.
— Предположим. Но как я тебе могу помочь, если не знаю, какие такие у тебя основания? Расскажи! Три бабы, верней, старуха и две приличные бабы, по ночам, что ли, днем ли крадутся, крадутся и — шварк — под дверь тебе записочку! Сам-то не понимаешь, как это выглядит?
— Я ищу защиты на ближайшие сутки, Степанов! Какие у меня основания, это не твоего ума дело.
— В подпол тогда полезай. На сутки.
— Не имею права. Но… ты можешь понять, что я живу с накинутой петлей?!
В стекле шкафа за спиной Ялдыкина отражался его белый затылок, попадая точно в петлю из шнура настольной лампы, пылившейся на шкафу.
— В этом состоянии очень трудно выполнять свои обязанности. Мне не доставляет удовольствия лишний раз приходить к тебе!
— Езжай тогда вон в Серпухов. Могу адрес дать.
— Чей адрес?
— Психиатра. Захаров там такой. Очень помогает, говорят. Ладно! Предположим, что это не детские шутки. Чем я тебе могу помочь? Людей у меня нет. Самому на твоей лестнице сидеть? Ты же мужик! Со старухой боишься не справиться? Или у нее пулемет?
— Ясно. Есть и другие способы, кроме пулеметных. Ты учти, что, если ты мне сегодня не обеспечишь безопасность, мне придется написать в соответствующее место и послать копии.
— Привет! — встал Степанов. — Приехали! Угрожаешь? Да пиши! Вон в Москву пиши! Что тебя три бабки преследуют! Быстрей, может, загремишь куда надо!
Степанов теперь вполне законно ожидал, что тоже вскочит и уйдет Ялдыкин, но тот сидел и глядел в упор:
— Ответственность несешь! Я тебя третий раз предупреждаю!
— Несу! Все?! Несу-несу! И твою и свою донесу!
Ялдыкин быстро облизнул тонкие губы. Глаз со Степанова не сводил.
— Мне тут по одному делу надо… — откровенно начал Степанов.
— За что? — спросил Ялдыкин. — Ты меня так ненавидишь? Служим-то одному богу, мильтон! Ну сиди. Ухожу.
— Насчет бога не уверен. Может статься, что они у нас разные. Пока!
Ялдыкин медленно открыл дверь, придерживая ее, обернулся. За его плечами, над его головой стояла беспросветная мгла коридора.
— Степанов! Ты пойми! Я всю жизнь жил честно! И справедливо! Можешь не верить, но это так!
— Готов верить.
— Ты ждешь не дождешься, что уйду я, а ведь ты этого человека, — он ткнул себя пальцем в грудь, и странно было видеть, что черные пуговицы на светлом пиджаке напоминают след автоматной очереди, аккуратно пропоровшей его вдоль тела, — видишь живым, может, последний раз! Я тоже человек! Ведь мы с тобой тут тринадцать, что ли, лет…
