Ялдыкин подождал, пока Аза закроет за собой дверь, и поклонился Азе в пояс:
— Уж не чаяли! Ан, сподобилися!
Аза шваркнула чемоданчик у двери. Села на диван (до отвращения знакомый), с шелковым шорохом закинула ногу на ногу, поморщившись, стащила туфлю (Вот черт!), заглянула в нее, поправила там что-то внутри, прижала отклеившуюся кожицу. Шевелила пальцами освободившейся от тисков ноги.
— Чай будет?
— Ну?! — Ялдыкин опустился на пол у ее ног, распластался, погладил воровато по шелковому бедру:
— Чулочки-то! Нешто холодно?
— Уйди-ка! — она быстро пересела в другой угол дивана. — Уйду!
— Это надо же!
— Чего вызывал? — Аза, прищурившись и выпятив губку, оглядела комнату. — Ну и осветил! Морг какой-то!
Действительно, модные люминесцентные трубки выбелили ковер, высинили дворцу холодильника, сальной и сочной стала клякса на обоях, оставшаяся от снятого портрета, куски асбеста в жерле фальшивого камина смотрелись костями в печке крематория.
— Ничего! Покойников пока нету! Я еще очень живой человек!
— Уйди! Я серьезно! Уйду сейчас!
Снизу, с пола Ялдыкин видел сейчас ее прекрасное длинное лицо словно запрокинутым: темно под ресницами, припухшие, резко очерченные губы…
— Мог же я заскучать? Такая женщина! Я тут книгу одну читал. Поэт Брюсов был такой. У него один стих был про женщину…
— Зачем вызвал?
— А заболел! Правда, Азочка! Сердце так молотит! Ляжешь тут в одиночестве, вспомнишь светлые времена… сосчитал вчера пульс — сто тридцать ударов в одну минуту! Помощи прошу! Медицинской!
— У меня ведь еще вызов необслуженный есть. А на дворе — вон, темень.
— Но — тахикардия! Эта самая! Вон два пузырька ланатозида выжрал! Послушала бы больного человека! Больное ведь сердечко! — Он встал на четвереньки, поглядел еще на Азу, все постукивающую туфлей по ладони, выпрямился: «человек-негатив» — брови и виски белые, глаза черные. С пузом, которое не подумал подобрать.
— Сердечные тайны твои давно известны. Слушать тут нечего. Могу сестру прислать. Лельку. Сделает укол. Дам больничный. От ста тридцати в минуту ты не подохнешь.
— А от ста пятидесяти?
— Перейдет в мерцательную аритмию, будем спасать. У тебя ведь шприц есть? Оставлю пару ампул. Тебе скоро сорок шесть? Может, хватит?
— Оставь, оставь. Сам сделаю. Мы, одинокие, все сами.
