Когда же труба гасла как свеча, загорались тусклые окна, и в полосатых от теней аллеях начинали показываться белесые фигурки, проникавшие в парк с кладбища. Тени наискось бежали по ним, все приближались костяное пощелкивание, шорох, шелест и шепот, сдавленный смех — пробирались к танцплощадке девчонки из общежития.
Вспыхивало кольцо фонарей внутри площадки, и она становилась лунным диском с короной из рваных теней, а у ног юношей-фараонов начиналось, ускорялось движение, качание белых юбок, вскидывались то тут, то там обнаженные руки, подправляя, подтыкая что-то в сложных прическах…
Затем все замирало от щелчка в небесах и демонической силы гласа профессионала Леши Балерины:
— Нач тцы! Тацуем се!
Потом все плясало. И пыль мерцающими кольцами, как круги по воде, расходилась от танцплощадки.
— Ах ты, мастер-ломастер!
— Я только ту доску снял. Я внутрь не лазил.
— А я уж думала, что зря на вызов пришла. Пепельницу мне! И окно откройте!
— Ты не заболел? Чего кислый? Можно все исправить.
— Ничего… я спать хотел.
— Чего-то рано?
Стародомская, с крепко закушенной, переломленной папиросой в зубах, отворотив заднюю стенку клавикорда-клавесина, заглянула внутрь:
— Лампу настольную! Мужчина!
Анна Ивановна смотрела, как он встает, берет лампу, идет с нею к клавесину. Что-то в нем было новое и тревожившее ее.
Стародомская по плечо запустила руку в клавесин:
— Все же на месте! Тангенты, струны, все касается… очень интересно!
Она грохнула доску на пол, зашла спереди, стряхнула с руки комья пыли. Клавикорд звучал.
— Ну паникеры! Это что еще за мода?!
— Но он не играл.
— А давай сам пробуй! А то, мол, бабка Стародомская надула, понимаешь! Продала негодную вещь! Ты, я вижу, ничего играть-то… музыкальный юноша! Пусти-ка!
Генке вдруг показалось, что он это уже видел: серую тень с дымящейся папиросой — на стене, бегающие по клавишам бледные руки… Робко, устало улыбалась Анна Ивановна. А клавир, клавикорд, клавесин заливался дребезжащим колокольчиком… и что-то напоминала та мелодия, когда-то была, и каждая музыкальная фраза, еще только возникая, уже содержала в себе предсказуемую, логичную, ожидаемую, необходимую, пускай неотвратимую завершающую точку…
— Заставили старуху! Чаю давайте!
— А что это было, мам?
— Кампанелла.
— А чего ты?
— Да так. Разве ты можешь вспомнить? Тебе шесть месяцев было. Отец играл… чтобы ты поскорее уснул… как раз где-то в последний вечер.
— Анна Ивановна! Ну вот теперь! Вам не кажется, что вы не так одиноки? Или я слишком навязываюсь? И слушайте меня! В эту субботу сделаем небольшой праздник. Как говорили в мирные времена: я приглашаю вас отужинать! И вас, юноша.
