В первую весну Ефимову-отцу больше всего попадало от какой-то семенящей, решительной кубышки с высоко задранной головой, называвшей себя «представителем жекео», и более никак.
— Зачем ямы?
— Для деревьев, дочк.
— Забор не будешь городить?
— Нет.
— То-то! Это называется: озеленение сквера в междудворовом промежутке!
— Под моими окнами-то?
— Ну? Ты же пользуешься общим для населения междудворовым участком вне проезжей части? А ты как думал?
Ефимов думал так: сад заложу под своим балконом, что свисает со второго этажа. Дашка будет гулять. Хотел сначала посадить как все: березы, тополя, клен, может. А потом вспомнил свою далекую-далекую, будто в дымку отлетевшую деревню и решил сажать вишни.
Он вырыл весной восемьдесят две ямы. На каждую уходило двадцать минут с такими же перерывами.
Соли! Соли откладываются, доктора говорят, после сорока лет в суставах, а к семидесяти-то аж колют и рвут изнутри, и пухнут суставы-то, костенеют. А то…
Смерть недалеко — вон за тем углом. Эвон показалась. «Представитель жекео» выкатилась из-за угла, часто перебирая ножками и задрав голову — в небо вроде глядит, может, дождика опасается или молнии?
— Копаешь? Ямы? То-то!
Длинный костлявый Ефимов, расставив жилистые ноги, возвышался деревом над коротышкой «представителем», словно заглядывал поверх ее прически-короны, что, мол, там? Нет кого запрятанного? Узловатыми пальцами поглаживал зашлифованную ручку лопаты.
— То-то!
Сын ржал, ржал с балкона, но на второй вечер пришел:
— Дай-ка! — отобрал лопату и так копнул, что хрястнула лопата, как спичка.
— Иди спать, — тихо сказал Ефимов-отец.
— Кто так делает?! — заорал сын. — Это что за инструмент!
— Иди. От соседей стыдоба. Вон по окнам-то.
— У-ди! Мы — рабочие люди!
— Ты-то когда работал? Ну что? Ремня?
Сын умолк. Крепко въелось в задницу Ефимова-сына то законное действие, которым сопровождалось это слово в детстве. Кое-что отложилось.
Ефимов-отец рассматривал его как-то даже с интересом: сорока нет, а морщинистый. Розовая лысина светится сквозь редкие волосики, глаза без зрачков — капельки ртути катаются в красных веках. Ефимов-сын плюнул в яму, попытался одним движением прикурить от зажигалки — подпалил себе ухо. Посмотрел на зажигалку с глубоким презрением, видно, и этот инструмент уважать перестал. Пошел к подъездам.
Правда, имея в виду предстоящий «сухой сезон» перед авансом, сын на следующий вечер поднатужился, принял душ и граммов четыреста черного чая пополам с кофе и прибыл под балкон, где с маху выкопал четыре огромные ямины.
