— Каплей вчера похоронку получил, — сказала Таня.
— Ну?! Значит, не он. Может, сосед? Пели у них вроде.
— Это не пели.
Мария Николаевна постучала по столу:
— Давайте тихо! Уроки пения развивают музыкальный слух и вообще вкус к искусству..
Тут она отвернулась и замолчала, и видно было сбоку, что она словно что-то быстро глотает и часто моргает. Сашкина «собака» продолжала упорно грызть Австралию — ее «поджаренный», коричневый бок.
Мария Николаевна повернулась и, заслоняя глаза от свечки, всмотрелась:
— Кто… например, знает украинские народные песни?
— Я, — пожал плечами детдомовский Шкелет, — мы до фрицев под Харьковом жили.
— Знаешь «За гаем-гаем»?
— Ну?
— Ну вот. Мы с тобой споем, мы запоем сначала. А потом девочки, — и Мария Николаевна вдруг громко и весело запела: — Ай, за гаем, гаем, гаем зелененьким…
Шкелет и Таня неловко подхватили, а Береженая только раскрывала рот, но потом сбилась и спросила:
— Это вы потому, что вы с Украины? Да, Мария Николаевна?
Петьке стало скучно, и он стал думать о пшеничном супе, что ждал его дома в кастрюльке, и о своих ста пятидесяти граммах ржаного, до которого, дай бог, никто не добрался.
Битый два раза стукнул крышкой парты и уронил «непроливайку», а потом шепнул Хлобыстю:
— А ну, вались в угол! Чего в угол?
— А вона туда! Обморок будто! Не понял? Пока тебя оттирать-то будут, эта ихняя пения кончится! Ну? Да давай не трухай, мож, тебе как в тот раз, настоящего сахара дадут! Ну!
— У меня уже прошло все! Я пять дней не падал!
— Во придурок! Тогда промеж ушей счас! Обратно будет хлобысть!
— Шатов!
— А я чего? Я хотел спросить вот, я руку поднимал! А этот… я хотел спросить, что это за гаем-гаем-то?
— Это за лесом.
— Это когда из-за леса леса темного привезли его огромного?
— Шатов!
— Ну?! А орала — это чего?
— Орала — это пахала.
— Ну и… пускай она пашет, а чего орать-то тут? Разорались! У меня аж весь музыкальный слух засох. Один вкус остался!
Сашина «собака» по-прежнему объедалась румяной Австралией, и Петьке показалось, что и Береженая что-то жует, потихоньку доставая из парты. У них — конечно! Они себе мешок муки наменяли, говорят.
Мария Николаевна ежилась, куталась в пальто. Наконец тень от ее закутанной головы сместилась на боковую стену и нос стал пересекая карту, приближаться к пасти Сашкиной «собаки». Контуженый хихикнул и толкнул Петьку, кивнул на карту. Сашка же словно спал или, может, и правда спал, шевеля во сне пальцами.
— Ну… тогда, — от маскировочной шторы лицо Марии Николаевны было синим (свечу она поставила ближе к шторе) — мы тогда споем песню, которую все знают. Какую, Таня?
