— Ешьте. Он не сумасшедший? — в глазах у нее стояли слезы.
— Нет, — сказал я и запер дверь.
Тетрадку я прочитал минут за двадцать, сидя перед мокрым окном, за которым оседал февральский снег.
Называлась история «Рассказ о старике и ведьме».
«Старик жил у моря в одном южном городке. Он сдавал комнаты и однажды попробовал рисовать красками, которые забыл один жилец-художник. У него получился белый дом с тенью от дерева и тяжелая, гладкая, голая женщина. Один из его приятелей, учитель, удивился и сказал, что у старика есть способности, поэтому он должен рисовать. Старик брал негодные в хозяйстве доски и планочки, сколачивал из них, ушибая пальцы и вскрикивая, хлипкие подрамники, натягивал на них куски наволочек и простыней. У него от болезни умерла тогда жена и была тоска. Тоска была такая, что он хотел удавиться. Поэтому он рисовал много и много читал о живописи. Женщин он рисовал с фотографий. Учитель ругал его и говорил, что он переводит краски. Надо честно писать с натуры и всегда пытаться находить то, что не увидели другие. Но это было очень трудно. Учитель против обнаженной натуры вовсе не возражал, но говорил, что хоть запретных тем и нет, надо помнить слова художника Ропса: «Ударьте по камню, и как бы ни был он грязен, лежа в колее жизни, брызнет священный огонь». Что он имел в виду, старик не понимал. Сыновья, приезжая в отпуск, его хвалили и посмеивались. Но один постоялец, художник, выкинул картину старика в окно. Старику же все равно нравилось «оставлять» на холсте людей и деревья. Он считал, что делает это хорошо. Поэтому он поехал в город к меценату. Он сказал сыновьям, что продаст две картины и купит себе лодку.
Меценат спросил:
— Картины? Чьи?
— Один друг рисует. Я сейчас…
Старик размотал с картины бумагу.
— Любитель, что ль? — меценат брезгливо отбрасывал клочки бумаги с ковра. — Я не очень интересуюсь любителями.
— Ну вот если так… то свет у нас справа? — бормотал старик, пристраивая «Обнаженную волной» на диванной спинке и роняя негритянские изделия с полки. — Так сказать, натура… в стиле позднего Дега…
Меценат отхлебнул из серебряного стакана и спросил:
— Ну?
— Вот. Он ее продает. Друг.
— Что продает?
— Ее. Женщину. Картину.
— Кому?
— Вам.
— Это он мне продает? Вы думаете, дедуля, что если у женщины вывернуть наружу внутренности, то ее уже следует мне продавать? Кто тебе дал мой адрес? Ты что? Сам не понимаешь?
— А-а… как же? — спросил старик тонким голосом. — Разве нельзя продать?
