Нолан не может удержаться от улыбки. Не сбился! Он репетировал эту фразу, декламировал про себя, чтобы уснуть после особенно бурного вечера. Я хочу помочь вам, люди, спасать таких людей, как я, чтобы они не стали такими людьми, как я. Вот собака, язык сломаешь. Но он совладал. И правда, так думал. Думает.
Но что он на самом деле имеет в виду? Спасать людей, которым негде приткнуться, от того, чтобы стали такими людьми, которые молчат в тряпочку и поддакивают тупым рассуждениям Реймонда в обмен на бугристый диван в общей комнате? И правда, захочешь спасти ребят от того, чтобы стали такими.
В атмосфере легкое дрожание, как будто включился термостат. Маслоу и Бонни обмениваются долгими взглядами. Что бы их взгляды ни означали, Нолану — еще десять очков. Маслоу постукивает кончиками пальцев друг о друга, этим жестом напоминая Нолану католического священника.
— Я знаю, как думают эти люди, — говорит Нолан. — Знаю, как они пришли к тому, к чему пришли. И знаю, как их повернуть.
Маслоу говорит:
— Винсент. Если разрешите так к вам обращаться… Помогите нам понять. Вы провели два года в группе яростных ненавистников, каких еще поискать в нашей стране, и теперь хотите работать в Вахте всемирного братства?
— Коротко говоря, так, — отвечает Нолан.
— Понимаю, — говорит Маслоу. — То есть, по сути, коренная душевная перемена?
Душевная перемена. Нолану годится. Так оно и есть. Пересадка сердца — новое свиное вместо твоего испорченного; полная замена крови, какую тебе устраивают в Трансильвании, на родине Маслоу.
— Коренная перемена. — подтверждает Нолан. — Верно.
— Обращение, так сказать, — говорит Маслоу.
— Точно.
— А как вы на нас вышли?
— Через ваш сайт. Я говорю…
Маслоу посылает Бонни сигнал: «Видишь, что может дать Интернет?» Так, давайте немного углубимся.
— Но, наверное, что-то вас подтолкнуло?
— Это правда. Подтолкнуло, сэр. — Нолан в жизни никого не называл сэром. Словно провинциальный остолоп Элвис.
Маслу говорит:
— Винсент, Бонни, присядьте, пожалуйста.
Бонни опускается в ближайшее кресло. Нолан занимает другое — и хоп, он снова в кабинете директора школы, куда не раз был вызываем с матерью. Мама всегда выгораживала Нолана, объясняла, что, может быть, он это от скуки, и старалась не замечать, как искрят ненавистью глаза директора. А он вспоминает еще историю, как их накрыли с Силией Миньяно, когда они занимались сексом в кабинете рисования. Оба воспоминания приятно жужжат в голове, словно между ним и Бонни пролетает рой добреньких пчелок.
