– Хам!
– Мы должны его жалеть.
– До какой-то степени мне его жаль. Но он всегда плохо относился к Ширли. Все об этом знают. А вы знали?
– Она никогда не жаловалась. Но до меня, конечно, доходили слухи.
– Ширли – очень порядочный человек. Порядочный до мозга костей.
– Да.
После недолгого молчания Лаура неожиданно резким тоном сказала:
– Вы правы. Я должна была предотвратить этот брак. Любым способом. Она была так молода! У нее и времени не было получше его узнать. Да, я совершила ужасную ошибку.
– Надеюсь, вы позаботитесь о ней?
– Ширли – единственный на свете человек, которого я люблю.
– Смотрите, вон она идет.
Они оба следили, как Ширли пересекала газон.
– Какая она бледная и худая! – воскликнул он. – Бедная моя девочка! Дорогая отважная девочка…
2
После ланча Ширли прошлась с Ричардом вдоль ручья.
– Генри уснул. Я могу ненадолго выйти.
– Он знает, что я здесь?
– Я ему не сказала.
– Тебе трудно приходится?
– Да… довольно трудно. Но самое ужасное, что я ничем не могу скрасить его участь – что бы я ни делала и что бы ни говорила.
– Ты была не против моего приезда?
– Нет, но только… чтобы проститься.
– Вот именно, проститься. Ты же теперь никогда не оставишь Генри?
– Нет, никогда.
Ричард остановился и взял ее за руки:
– Об одном тебя прошу, дорогая. Если я тебе понадоблюсь, напиши только одно слово: «Приезжай». И я прилечу с другого конца земного шара.
– Мой дорогой Ричард!
– Ну а теперь прощай, Ширли.
Он обнял ее. Ее изголодавшееся измученное тело ожило. Страстным, неистовым поцелуем она приникла к его губам:
– Я люблю тебя, Ричард, люблю… люблю… – Мгновение спустя шепнула: – Прощай. Нет, не ходи со мной.
Она оторвалась от него и побежала к дому. Ричард Уилдинг тихо выругался, проклиная Генри и болезнь под названием «полиомиелит».
3
Мистер Болдок был прикован к постели. За ним ухаживали две сиделки, которых он не выносил.
Единственной его радостью были визиты Лауры.
Дежурившая сиделка тактично вышла, и он стал жаловаться на нее Лауре.
Он говорил громким фальцетом:
– Проклятая кривляка! «Как мы сегодня себя чувствуем?» А я ей сказал, что здесь только я один, а еще есть ухмыляющаяся обезьяна.
– Болди! Какая грубость!
– Подумаешь! Сиделки – толстокожие, они не обижаются. Она только погрозила мне пальцем и сказала: «Нехорошо, нехорошо». У-y! Я бы изжарил ее в кипящем масле!
– Не заводитесь, вам это вредно.
– Как Генри? По-прежнему куражится?
– Да. Генри – настоящий изверг. Стараюсь жалеть его, но не могу.
