Рано утром, солнце еще едва взошло, он свистнул мне, и я выбежала во двор.
Он стоял вместе с Семеном. За плечами у них были рюкзаки. Казалось, оба собрались в туристский поход.
Немного поодаль стоял Витькин отец. Возле него большая собака, недавно вылеченная им. Он казался веселым, слишком веселым для этого утра.
— Погода сегодня просто замечательная, — сказал он и улыбнулся.
— Да, — сказала я. — Очень тепло.
Витька обернулся к нему:
— Папа, ты иди к военкомату, там подождешь…
— Мои тоже уже там, наверно, — сказал Семен.
— Хорошо, Витенька, — согласился отец. — Конечно, я пойду. Я подожду тебя, у меня времени хватит…
Я проводила его взглядом, и Витька долго смотрел ему вслед.
Я сказала Витьке:
— Я буду часто приходить к нему…
Мы дошли до Калужской площади, остановились на скверике в середине площади.
— Дальше не надо, — сказал Витька.
Утро было теплым и тихим. В небе светило отдохнувшее за ночь солнце, пахло свежей, омытой ночным дождем листвой.
Все было как до войны, и только окна домов все в белых полосках, наклеенных крест-накрест, только мешки с песком, подпиравшие витрины, да развешанные повсюду плакаты «Родина-мать зовет!», да безостановочно звучавшие из громкоговорителя военные марши — все это говорило о войне, о самой настоящей, неподдельной, всамделишной…
Я вынула из кармана карточку и дала ее Витьке. Это была старая, но единственно приличная фотография, я снималась, когда мне было двенадцать лет. На оборотной стороне я написала:
«Жду тебя. Твой Катериненко-Катерская-Катющенко».
Витька долго смотрел на карточку. И Семен смотрел на нее.
— Как хочешь, а ты мало изменилась с тех пор, — сказал Семен.
— С чего ей меняться? — спросил Витька.
Я пожала руку сперва Витьке, потом Семену. Семен пошел вперед не оглядываясь. Витька сказал:
— Будь здорова, Катя…
Он редко, очень редко называл меня вот так вот, по имени. И это простое, обычное мое имя, произнесенное им, вдруг как бы ударило меня в сердце. Словно только сейчас, в эту минуту, я по-настоящему осознала всю необратимую реальность прощания, я как бы очнулась от забытья и разом с головой окунулась в острое чувство разлуки с ним.
Он обнял меня.
— Ну, чего ты, малыш? Все будет хорошо, вот увидишь, все будет очень хорошо, даже лучше, чем ты ожидаешь…
Он оставался верен себе. Как и когда-то, в детстве, он хотел убедить меня, чтобы я поверила: все будет отлично. Все как есть.
— И они были счастливы, и жили долго, и умерли в один день…
Витька прижал мою щеку к своей щеке. Щека его была горячей, шершавой, — должно быть, побрился на скорую руку.
