Я почти уверена, что Мэри Кармайкл пытается нас одурачить. Мне кажется, что я на аттракционе в парке: ждешь, что вагончик обрушится вниз, а он снова взлетает. Мэри играет с нашими ожиданиями. Вначале она разрушила предложение, теперь ломает последовательность. У нее есть полное право так поступать, если она хочет чего-то этим добиться. Но так ли это, я узнаю, только когда увижу настоящий конфликт. Пусть сама решает, что это будет за конфликт, хоть между консервными банками и старыми чайниками; но пусть убедит меня, что верит в него, а потом – разрешит его. Я была готова выполнить свой читательский долг, если Мэри Кармайкл выполнит писательский. Перевернув страницу… Простите, но здесь я должна прерваться. Среди нас нет мужчин? Вы уверены, что за красной шторой не прячется сэр Чарльз Байрон? Здесь точно одни женщины? Тогда я могу сообщить вам, что далее я прочла следующее: «Хлое нравилась Оливия». Не надо пугаться. Ни к чему краснеть. В своем кругу мы можем признать, что такое порой случается. Женщинам нравятся женщины.
«Хлое нравилась Оливия», – прочла я. И тут меня словно ударило молнией – какой прорыв! Возможно, Оливия понравилась Хлое впервые в истории мировой литературы. Клеопатре не нравилась Октавия. А если бы нравилась – как изменился бы сюжет «Антония и Клеопатры»! Сейчас же эта история подана слишком просто и банально, думала я, на мгновение забыв об «Испытаниях жизни». Единственное чувство, которое Клеопатра испытывает по отношению к Октавии, – ревность. Не выше ли она меня? Как она причесывается? Для сюжета пьесы иного и не требуется. Но было бы куда интереснее, если бы отношения двух женщин стали сложнее. Отношения женщин вообще чересчур просты, подумала я, припоминая разных великолепных героинь. Как много остается невысказанным. Я попыталась вспомнить, изображал ли кто-нибудь двух женщин подругами. Джордж Мередит сделал такую попытку в «Диане на перепутье». В античных пьесах и у Расина женщины могут быть наперсницами. Иногда в литературе встречаются матери и дочери. Но их почти всегда изображают в связи с мужчинами. Странно подумать, что до Джейн Остин все великие героини не просто появились из-под мужского пера, но и упоминались только в связи с мужчинами. А это ведь лишь малая часть женской жизни, и даже о ней мужчина почти ничего не знает, поскольку обречен глядеть на все сквозь черные или розовые очки своего пола. Отсюда, возможно, своеобразие литературных героинь: они ошеломительно прекрасны или уродливы, воплощение небесной доброты или адского беспутства, – именно такой видел женщину влюбленный, когда любовь его расцветала или увядала, обретала или теряла взаимность. У романистов XIX века, конечно, женские образы стали сложнее и разнообразнее. Возможно, именно желание писать о женщинах постепенно заставило мужчин отойти от мрачных поэтических драм, где героинь просто некуда было пристроить, и изобрести куда более вместительный жанр романа. Но и тогда очевидно, даже в текстах Пруста, что знания мужчин о женщинах очень фрагментарны и ограниченны, как и знания женщин о мужчинах.
