Сознание вернулось от того, что понял — примерзает к деревянному настилу. Заставил себя подняться. Сесть на сломанный стул. Тело ныло от ссадин и ушибов. Рядом не было никого. Слезы покатились сами собой. Слезы по отцу. По матери. По жене. По двум пацанам и одной девочке. По всем, кого больше никогда не увидит.
Вопреки всяческим доводам разума, он чувствовал, что эта ночная поездка в вонючем «жигуле» его последнее путешествие. Огни автострады слепили, но не раздражали. Кого может раздражать свет перед вечной тьмой? Он зачем-то считал секунды. Лишь бы ни о чем не думать. Как выехали, все считал и считал. «Три тысячи семьсот двадцать шесть, три тысячи семьсот двадцать семь»…
— Приехали, — без энтузиазма пробурчал шофер.
Детина выцарапал его из машины, взвалил себе на спину и, протащив несколько метров, как садовод-любитель мешок с удобрением, бросил на землю, перед фарами «жигуля». Новые запахи поразили обоняние Платона. Пахло углем. Обыкновенным каменным углем. Он понял, что его привезли на заброшенную шахту. Этот запах ему нравился больше других, но его забивал какой-то незнакомый, химический, вызывавший тошноту.
Ослепленный светом фар, он не заметил, что обстрелян фарами с двух сторон. Он не слышал, как подъехала вторая машина. Значит, она уже была здесь. Ждала его. С первого взгляда он узнал джип «черокки», потрепанный временем и неумелым водителем. Ему даже довелось пару раз прокатиться на нем — не смел отказать добродушному хозяину.
Дверца джипа хлопнула, и фары высветили тучный силуэт, надвигавшийся на Платона.
— Ну, что, голуба моя, соскучился по батьке? Ничего, скоро увидитесь. — Жирные пальцы потрепали его по плечу. — Скоро все там будете.
— Папа вам не заплатил? — дрожащим голосом поинтересовался Платон.
— Заплатил? Эх, Платоша, Платоша! — Жирные пальцы по-отечески пригладили вихрастую голову пленника. — Да кому, голуба моя, нужны его говенные деньги?
— Не понимаю.
— Чего ты не понимаешь, засранец? — повысил голос тот.
— Отец вам платил по-честному. Я тоже. Что еще надо?
— Что надо? — Жирные пальцы ухватили за шиворот и потянули вверх, туда, где, словно два отравленных таракана, бегают черные глазки. — Надо мне, Платоша, совсем немного. Избавиться от тебя и твоего вонючего папаши!
— Сам ты воняешь, сука! — вырвался из его рук Платон и плюнул в бегающие глазки.
Тот выпрямился и молча утерся.
— Жирная свинья! Гробовщик гребаный! Сгниешь на своем кладбище! — продолжал орать пленник. — Отец меня ищет. Отец отомстит. Община проклянет тебя!
