Нет сомнения, что Иван Вазов[20] был весьма близок к истине, описывая, как дьякон Игнатий приходит к заключению, что «вдовьи рыданья и пахаря пот… и братская помощи скрытой рука, протянутая, чтоб спасти бедняка, всевышнему много милей и дороже молений и гимнов о милости божьей». Место пастыря — при стаде, он должен делить с ним и зной полудня, и гнев вьюги; не праведно, а грешно отворачиваться от жизни и искать душевного мира и спасения, когда твой брат за стенами монастыря отчаянно нуждается в помощи и руководстве. Игнатий надеялся, что став служителем церкви, сможет служить народу, однако на деле оказалось иначе, и пришло время начать жизнь сначала, даже если для этого придется нарушить святой обет.
Дьякон Игнатий не мог знать ирландскую легенду о графине Кэтлин, которая продала душу дьяволу и все же не была осуждена на вечные муки, ибо сделала это лишь затем, чтобы купить хлеба для умирающих от голода; чистота ее побуждений освятила поступок, считавшийся смертным грехом. Будь Игнатий знаком с этой легендой, он предпочел бы ее сказке о святом колоколе, ибо ее мораль совпадала с собственными взглядами дьякона на нравственность. Он тоже с радостью пожертвовал бы бессмертием своей души и нарушил бы любой святой закон, если бы этим мог купить своей стране свободу. Глас народа стал для него гласом божьим, и он решил сложить с себя сан дьякона не потому, что хотел вернуться к обычной жизни «в миру»; он чувствовал призвание к тому, что сам же позже назвал «служением более настоятельным, высоким и священным».[21]
Наедине с собой, перед лицом одной своей совести, он дал тайный обет служения своей стране и послушания воле народа. Для него этот акт был столь священным и непреложным, как если бы он был санкционирован церковью, и стоял выше всех прежних обетов, ибо согласно его простой логике, свобода семи миллионов людей была важнее спасения единственной души. Игнатий не был теологом. Он не делал различия между церковью и политикой, между молитвой и жизнью. Жизнь священна и едина, ее нельзя искусственно разделять на то, что «свято», и то, что «грешно». Он считал, что жизнь революционера, как и жизнь монаха, должна быть чистой и самоотверженной и служить одной цели. В сущности, он не собирался нарушить обет нищеты, целомудрия и послушания; правильнее сказать, что он хотел дать его другому божеству.
Хаджи Василий вернулся из паломничества в святые места. Игнатий продолжал выказывать ему уважение, подобающее старшему по возрасту, родственнику и человеку, побывавшему у гроба Спасителя. Он не сказал дяде о своем решении, потому что знал, что тот попытается помешать ему и даже может добиться его заточения в монастыре. Однако он поделился своими планами с другими членами семьи, которые, видя решимость Игнатия, согласились снабдить его деньгами на дорогу. Кроме того, для путешествия по империи нужен был паспорт. Дьякону Игнатию удалось получить от местных властей удостоверение, без которого нельзя было обратиться с прошением о выдаче паспорта в Пловдивский конак — ближайшее учреждение, обладавшее необходимыми полномочиями.
