Ночью 3 марта 1862 года, когда хаджи Василий спал в метохе, Игнатий выстлал соломой тропку через двор св. Богородицы, обмотал тряпками копыта дядиного жеребца и хладнокровно вывел его за ворота. У него не было угрызений совести за то, что он увел коня, к тому же дорогого; он считал, что имеет право на род вознаграждения за все те годы, которые служил дяде без всякой платы. Игнатий отправился в дом своего зятя, Андрея Начева, где его ждала мать; простившись с родными, он пропал в ночной темноте.
Позади него вздымалась черная стена Стара-Планины, огромная и вечная; в ее тени Карлово казалось совсем крошечным, его домики сгрудились у подножья гор, как сбившееся в кучу стадо испуганных и озябших овец. Когда же он проехал низкие холмы Средна-Горы, стена исчезла из вида, и впервые в жизни он почувствовал, что совсем один и свободен.
В Пловдиве он без труда выправил паспорт и далее поехал через Татар-Пазарджик и Софию в Ниш. Прибыв в город, он, как и каждый приезжий в то время, должно быть, застыл на месте перед его главным монументом — башней, сложенной из 20 тысяч черепов христиан, перебитых турками после восстания 1816 года. Выбеленные дождями и солнцем ужасные кости блестели как полированный мрамор; при первом взгляде на башню приходила мысль о том, какой странный памятник воздвигнут в городе, где родился Константин Великий. Только подъехав ближе, в тень сооружения, путник видел, что на иных черепах еще сохранились волосы; когда горные ветры свистели в пустых глазницах и оскаленных челюстях, они шевелились, как могильные черви, и казалось, что черепа вздыхают и стонут, будто они еще живы и страдают.[22] Для слабодушного эти призрачные голоса служили предостережением, и он опрометью бросался обратно, домой, ибо тело его теряло всякое мужество, а правая рука немела от страха. Для таких, как Игнатий, кто всеми фибрами души верил, что лучше умереть стоя, чем жить на коленях, голоса башни взывали к отмщению.
В Нише Игнатий разыскал дьякона Геннадия, молодого человека лет на пять старше, судьба которого была схожа с его судьбой. Геннадий был служкой архимандрита Виктора, монаха Хилен-дарского монастыря, который выполнял в Нише те же обязанности, какие хаджи Василий выполнял в Карлово, и так же приторговывал милостыней. Оба архимандрита были старыми друзьями — и людьми одной породы; молодые же люди познакомились, когда патрон Геннадия прислал его к хаджи Василию с письмами и подарками. Геннадий, очевидно, испытывал ту же неудовлетворенность жизнью; он тоже решил вступить в Легию, и когда Игнатий отправился из Ниша далее в Белград, Геннадий, бросив отца Виктора, поехал вместе с другом. Как только монахи пересекли сербскую границу, они скинули с себя рясы, остригли волосы до длины, приличествующей солдатам, и продали лошадей сербским офицерам, чтобы купить себе мирскую одежду и иметь деньги на дорожные расходы. Затем они поехали дальше, радуясь непривычному чувству свободы и неизвестности.
