Эта переписка с борогонским улусным писарем и присяжным поверенным по уголовным и гражданским делам Иннокентием Степановичем Говоровым позволяет в динамике проследить развитие научной мысли Кулаковского.
Наугад нащупывая пути, ведущие к искомой цели, исследователь не минует и боковых ответвлений. Заинтересовавшись проблемами фонетики, грамматики и транскрипции якутского языка, он занимается изучением стенографии и эсперанто…
Но как это часто бывает с талантливыми самоучками, пробираясь тупиковыми и боковыми тропинками, он вдруг начинал различать то, что не видели другие.
«Теперь 20 век, когда экономия труда и времени выдвигается на первейший план… — пишет А. Е. Кулаковский 9 февраля И. С. Говорову. — Раз нашли нужным составить совершенно новую транскрипцию для якутского языка, то уж нужно было преследовать стенографические идеи… пока мы, якуты, напишем 1000 слов, стенограф их напишет 25 000! Хоть бы наши составители приблизили нас к этому совершенствованию на 1/10, а не удалили до 1/25… Раз этого не умели или не понимали, то не нужно было отрывать от привычных письмен…».
Нетрудно заметить, что эти мысли из письма И. Говорову напрямую перекликаются со статьей «Новая транскрипция якутского языка», которую спустя десятилетие напишет Кулаковский.
Впрочем, о статье разговор впереди. Пока в 1913 году Алексей Елисеевич Кулаковский только познакомился с героем этой статьи Семеном Андреевичем Новгородовым, когда тот после завершения Якутского реального училища приехал работать в Вилюйское училище.
И хотя он, как и Кулаковский, был педагогом, но между ними сразу установились отношения учителя и ученика.
Впрочем, иначе и не могло быть.
Было Семену Новгородову тогда всего 20 лет, а Кулаковскому почти вдвое больше — 36 лет. Кроме того, Новгородов почитал Кулаковского как первого поэта Якутии и, оказавшись с ним в одном училище, ловил каждое его слово.
Наверное, не так уж и много было у Алексея Елисеевича таких же способных и отзывчивых к его идеям учеников, поэтому сил на Новгородова он не жалел и учительское дарование его раскрылось тут в полной силе.
Отчасти об этом свидетельствует сохранившаяся новгородовская тетрадь с записями 1913 года. В эту тетрадь ее двадцатилетний владелец списывал у Алексея Елисеевича стихи Ивана Елисеевича Кулаковского, а также произведения самого Ексекюляха: «Песня о голоде», «Песня суток», «Рассвет», «Предназначение покровительницы», «Сон шамана», «Совет», «Для чего родился», «Не знаю, что дальше луны», «Песнь шамана»…
