Ее волновали истории о самоубийствах и о «том свете». Так, в октябре 1936 года в тесной компании кто-то рассказал подробности о нашумевшем в Ленинграде самоубийстве, предсмертном письме и скандальной, по указанию свыше, замене в газете заметки о самоубийце на некролог «скончавшегося от тяжелой болезни».
— Вот и вы тоже как-нибудь прочтете в газетах, что в тысяча девятьсот тридцать сороковом году такая вот балерина Уланова… — прошептала Галина Сергеевна.
Все подняли ее на смех: «В тридцать сороковом году!»
— Да-да, смейтесь, смейтесь, — ответила она.
— Так в каком же? — переспросил кто-то, смеясь.
— Не знаю, в каком, а будет.
В 1944 году балерина рассказала писательнице Магдалене Сизовой о смерти любимой няни Никитичны, а та, переименовав ее в Петровну, поместила это воспоминание в своей книге о детстве Улановой:
«Среди ночи Галя проснулась от громкого храпа. Никогда еще не храпела так няня Петровна.
— Няня, — тихонько позвала ее Галя, — не храпи: мне страшно.
Няня ничего не отвечала… Голова ее как-то странно свалилась набок.
Ступая быстро босыми ногами по холодному полу, Галя подбежала к ее кровати и остановилась. Няня лежала навзничь, свет голубого ночника падал прямо на ее лицо. И в этом свете ясно увидела Галя, как странно изменилось это знакомое ей до мельчайших морщинок лицо: оно было желтым, как воск, и хрип всё слабел на ее губах, раскрытых и искривленных, точно от мучительной боли.
Галя взяла нянину руку, свесившуюся с одеяла, дотронулась до ее лица — и вздрогнула: лицо было холодным, неподвижным и постепенно каменело.
Тогда Галя поняла: это была смерть…
Это страшное слово Галя узнала впервые, и часто в пустом углу, где раньше стояла нянина кровать, она повторяла про себя это слово, стараясь ему поверить. Но оно не принималось детским сознанием, и детское сердце кричало от боли первой раны, отказываясь верить в невероятный смысл невероятного слова: «нет»…
Няня кончилась… Это было совершенно непонятно, и вместе с ней кончилась вся прежняя Галина жизнь, а это было уже вполне понятно».
Со знанием дела передала Уланова подробности умирания человека, который был в то время живехонек. Во всяком случае, о «нашей Никитишне» она писала Н. Э. Радлову 26 декабря 1938 года, а незадолго до войны Евгения Никитична вместе со своей племянницей Женей смотрела спектакль с участием Галины Сергеевны в Кировском театре.
Возможно, этот вымысел был необходим балерине, чтобы корреспондировать переживания своей Жизели. Как раз в 1944 году Леонид Лавровский в Большом театре возобновил шедевр Адана для Улановой и Ермолаева. Позднее, увидев ее в этой роли, Анна Ахматова сказала:
