– Наверное, это нервное. Сломанная нога и сотрясение мозга, надо же!
Тома́ покосился на отца, рассматривавшего свои ногти и с трудом скрывавшего удовлетворение.
– Перестаньте так на меня смотреть! – возмутилась Манон. – Я обратилась к вам, потому что у меня нет другого выхода. Представляю, как чувствует себя мой отец!
– Мой тоже, хотя они в разном положении…
– Я думала, он…
– Где, кстати, сейчас ваш отец? – перебил ее Тома́.
– Присутствует при кремации, – ответила Манон, отвернувшись.
Ее взгляд был устремлен вглубь парка, где за кипарисами виднелась крыша отдельно стоявшего здания.
– Я не смогла, – грустно призналась она.
– Я согласен, – сказал Тома́, – но от платы отказываюсь. Что мне играть?
Манон инстинктивно уронила голову ему на плечо, ее глаза были полны слез. Тома́ принялся ее утешать, не смея взять за руку. Он нашарил в кармане пачку бумажных платков.
– Возьмите.
Манон вытерла глаза и внимательно на него посмотрела.
– В чем дело? – спросил Тома́.
– Ощущение дежавю. Идемте, я покажу, где вам расположиться.
Они направились к мавзолею. Раймон шел рядом, еще более невесомый, чем обычно. Прежде чем уйти, Тома́ захватил со скамейки матерчатую сумку, про которую едва не забыл.
Проводив его к органу, Манон сразу отошла. Появление первых приглашенных не позволило ей рассказать, как пройдет церемония. К счастью, органист оставил на пюпитре партитуру, разложенную в нужном порядке, а также листок с поминутным расписанием произведений. Тома́ не отказался бы порепетировать, но под куполом уже собралось немало народу. Он склонился над клавиатурой, пытаясь сориентироваться во множестве клавиш и кнопок. Электроорган мог звучать как скрипка, как гитара, как кларнет, как ударные, как гобой… как целый оркестр! Тома́ робко коснулся клавиши с изображением рояля и взял звучный аккорд.
– Неплохо… – пробормотал он, подстраивая звук.
Он посмотрел на матерчатую сумку с отцовской урной, которую успел спрятать за алтарем, и продолжил знакомство с инструментом, осторожно трогая клавиши кончиками пальцев.
Зал заполнился. Приглашенные, стоя перед своими креслами, молча склонили головы. Манон сторожила дверь, ветерок шевелил подол ее легкого платья. Повернувшись к Тома́ (он увидел, что глаза у нее красны от слез), она подала сигнал, что можно начинать.
Сначала он играл «Лунный свет» Дебюсси – без партитуры, потому что часто исполнял эту вещь и помнил ее наизусть. Его пальцы легко летали по клавишам, сопровождая внесение в мавзолей праха Камиллы. Бартель вручил урну дочери, та водрузила ее на алтарь. Бартель, встав у пюпитра, торжественно продекламировал строки Ламартина:
