Когда она выбежала из отеля, улица была еще окутана предрассветными сумерками, но с каждой минутой становилось светлее. Над морем клубился туман. Как часто это бывает тихим ясным утром, ветра не было, и на море был почти полный штиль, если не считать тонкой полоски прибоя, оно казалось похожим на зеркало, разве что изредка по нему проходила мелкая рябь.
Поеживаясь от утренней свежести, Дульсе отошла подальше от пляжа, туда, где начинались скалы. Она быстро расставила мольберт и приколола к нему чистый лист бумаги. Хотелось запечатлеть каждую из прекрасных картин, которые быстро сменяли друг друга в это прекрасное утро.
Туман рассеялся, и теперь море лежало у ног Дульсе, как безбрежная синяя гладь, которая вдруг окрасилась фиолетовым и пурпурным. Дульсе с минуту восхищенно смотрела на открывшуюся ей изменчивую цветовую гамму, а затем протянула руку к коробке с цветной пастелью и начала делать наброски. Главное сейчас — схватить мимолетные изменения, чтобы затем уже в Мехико на их основе сложить акварельный этюд, а возможно, и картину, написанную маслом — «Акапулько. Раннее утро».
Внезапно Дульсе услышала какой-то странный посторонний звук. В тишине раннего утра он прозвучал особенно громко. Как будто шаги по песку... Вот еще и еще. Сомнений не было. Кто-то шел по берегу. Дульсе прислушалась. Шаги были тяжелыми, размеренными. Затем раздались голоса. Они принадлежали мужчинам, которых, видимо, было двое.
— Постой, — тихо сказал один. — Давай перекурим. — Он говорил, задыхаясь, как будто тащил что-то тяжелое. — Я больше не могу.
— Нет времени курить, идиот, — тихо, но очень раздраженно ответил второй. — Видишь, уже светает. Если Шеф узнает, что мы проваландались до самого рассвета, он с нас шкуру спустит.
Второй только крякнул в ответ, и шаги возобновились. Дульсе замерла. Появление людей в такой ранний час застало ее врасплох. Они не то чтобы испугали ее, но разрушили то прекрасное чувство свидания с рассветом, которое только что переполняло ее. Было жаль до слез. Дульсе очень досадовала на этих противных людей (она была уверена в том, что они противные, хотя еще и не видела их) — она так хорошо устроилась в этом уголке, а они бесцеремонно нарушили ее одиночество.
Теперь их голоса раздавались с другой стороны того самого выступа скалы, за которым Дульсе устроилась со своим мольбертом. Послышался глухой удар, как будто на песок упало что-то тяжелое.
— Уф! — Стало слышно, как отдувается первый голос. — Тяжелый же этот козел.
