Небо светлеет, а вода, наоборот, как будто потемнела. Однако на ней, прямо против меня, что-то начинает обозначаться, — белое, расплывчатое, похожее на скопление льдинок. Это стая фламинго пасётся на мелководье. Птицы, стоя по колени в воде, медленно поворачиваются — каждая вокруг себя — и, опустив вниз длинные змеистые шеи, копаются клювами в иловатом дне. Фламинго добывают из ила моллюсков и рачков — это их главная еда.
Утро наступает быстро. Теперь уже далеко видно, что делается на заливе. Он кажется усеянным роями тёмных движущихся точек. Это всё птицы — разные утки, лысухи, нырцы. Сколько здесь всякой живности, — трудно себе и представить!
Слышатся новые звуки — звонкое «Гер-гек, гер-гек, гер-гек!»; оно несётся сверху. По небу, построившись широкой дугой, движется стая птиц. Середина этой живой крикливой дуги проносится над моей головой. Шумит и позванивает воздух, потревоженный жёсткими крыльями. Птицы отчётливо видны, у них белое брюшко, чёрная грудь, шея оранжево-бурая, зоб опоясан узкой белой ленточкой. Это краснозобые казарки, самые мелкие, но, пожалуй, и самые красивые из наших диких гусей. Казарки пролетели на небольшой высоте; верным выстрелом можно было сбить одну, а то и двух. Но я даже не поднял ружья. Гуси кормятся при дневном свете, и в раннее утро у них у всех пустые желудки, такие мне сейчас не нужны.
Не успели скрыться над заливом казарки, как небо снова оглашается переливчатыми, пискливыми криками. Опять летят гуси, на этот раз — гуси-пискульки. Они тоже маленькие, немного больше утки-кряквы, но и по фигуре, и по цвету оперения мало отличаются от обыкновенных диких серых гусей, от которых произошли наши домашние гуси. Только у пискульки на лбу есть белая лысинка, почему их часто и называют малыми белолобыми казарками. Огромная беспорядочно построенная стая пискулек протянула в стороне от меня и наполнила всю окрестность своим звонким разноголосым гамом.
Гуси, стая за стаей, летят с островов, где провели ночь, на материк, — чтобы попастись на изумрудной зимней зелени пшеничных полей и прибрежных лугов.
Летают и утки. Стайка шилохвостей тянет вдоль берега и низко над водой огибает косу. Вот эти мне нужны, — утки ведь кормятся по ночам, и сейчас в их желудках полно пищи! Выждав подходящий момент, вскидываю ружьё и стреляю два раза. Удачно! Две птицы тяжело шлёпаются в воду, прямо против моей засидки. До них шагов двадцать — двадцать пять, но залезать в воду, чтобы подобрать убитых уток, не нужно. Ветер дует с залива и скоро подгонит их к самому берегу, — тогда и возьму. Я перезаряжаю ружье, но успел вложить только один патрон, как сзади послышался нарастающий свист крыльев. Табунок свиязей стремительно промчался прямо надо мной; я стреляю и… промахиваюсь. Что ж, ничего! Добывать дичь на охоте — это ведь не то, что покупать её в «гастрономе», — готовенькую.
