Васька путешественник | страница 41
Собравшись, я выходил из дома. На улице — темь непроглядная, не видно ни земли, ни неба. Воздух сырой и пахучий, стоит перед лицом как чёрная стена. Путь знакомый, много раз хоженый, но всё-таки мои ноги неуверенно нащупывают извилистую тропу, длинный морской плащ ширкает полами по мокрой траве.
Где-то, совсем близко, в зарослях ежевики взвыл шакал. Ему ответили другие — спереди, сбоку, с разных сторон. Шакалов здесь пропасть. Их заунывные голоса стонут вокруг меня, вопят с привизгом, истерически ахают. Музыка не из приятных, но она сродни этой непроглядной сырой ночи, — на далёком южном клочке нашей земли. Шакалы не опасны человеку, к ним здесь все привыкли, и даже маленькие ребятишки не боятся их. Но местным хозяйкам приходится на ночь свою домашнюю птицу надёжно запирать в курятники, — иначе зверье растаскает и кур и уток.
Впереди что-то мелькнуло. Как будто два слабых янтарных огонька зажглись на миг и снова погасли. Вот опять! Огоньки остановились против меня, потом метнулись в сторону и исчезли. Послышался едва уловимый шелест в высокой траве. Понятно: по тропке навстречу мне бежал камышовый кот. Наткнувшись на человека, он на секунду замер в неподвижности, но тут же пустился наутёк. Камышовый кот — это очень крупная дикая кошка. Она немного меньше рыси, но ведёт себя иначе. Если рысь — житель глухих таёжных лесов — иногда убивает даже таких сильных животных, как олень или лось, то камышовый кот на дичь больше гуся или зайца никогда не осмеливается нападать. И живёт он часто совсем недалеко от селений, прячась на день в нору или в большое дупло старого дерева.
Иду дальше. Всё сильнее ощущается запах солёного ила, слышится слабый плеск воды у берега. Теперь нужно повернуть влево и выйти на конец узкой длинной косы, вдающейся в залив. Это моё любимое место для наблюдений и охоты. На косе растут высокие кусты колючей травы — дикобразника, между ними густая низкая щётка зарослей солероса. Место безлюдное, спокойное. Птицы смело перелетают через косу и проплывают мимо неё, совсем близко от берега.
На самой оконечности косы у меня выкопана яма, в ней устроено сиденье из деревянного чурбана, а кругом я насажал в песок кустов солероса и дикобразника, — чтобы замаскировать яму. Это и есть моя охотничья «засидка» для подкарауливания дичи.
Залезаю в свою яму и усаживаюсь в ней поудобнее. Спереди, справа и слева от меня вода; она слабо отсвечивает в неверном предрассветном сумраке. Только сзади чернеет узкая полоска земли, ощетинившаяся дикобразником. С залива тянет ветерок и доносит ко мне разноголосый хор птичьих голосов. Шумно ведут свой разговор утки, в нём слышится попискивание чирков, хриплое хорханье чернетей, перекличка лысух, похожая на тихое звяканье, — как будто там передвигают чайную посуду. Из общего гула вдруг вырывается суматошный выкрик какой-то, чрезмерно голосистой утки-крякухи: «Крря, крря, крряк, как!» И тут же ей отвечает целая компания селезней, отвечает степенно, шепотком, как будто урезонивая крикунью: «Вжжи, вжжи, х-ш-ш-ш-и!» Недалеко от берега собрались фламинго. Они переговариваются голосами, очень похожими на гусиные: «Гаак, гуук, гак, га-гак».
