Ага, я в Париже, я гуляю, я балдею. Сорок мне уже есть? Сорока вроде нет. Ладно, душа моя, взмывай к небесам – сменили ракурс – глядим на себя с высоты птичьего полета, откуда легко стирается грань между сиюминутным и вечным.
Вот я пешком взбираюсь на холм Монмартр по улице, ведущей к нарисованной когда-то Ренуаром мельнице-трактиру “Мулен де ла Галетт”. Знаем, знаем, сюда заглядывал Лотрек, заказывал большую миску глинтвейна с корицей и выпивал ее залпом. Читали.
Дальше по тихой Оршан через площадь Эмиль-Гудо с ее каштанами, скамейками и фонтанчиком к полуразрушенному фасаду, который только и сохранился от овеянного преданиями “Бато-Лавуар”. Когда-то в каморках с печками-буржуйками здесь ютились художники и поэты. Старая стена служила убежищем Модильяни, при свете керосиновой лампы рисовал своих “авиньонок” Пикассо. В разные времена где-то тут неподалеку обитали и Ван Гог, и Дюма-отец, трудившийся не поднимая головы. Старик написал сотни книг, охватывающих все сферы бытия, включая пятикилограммовую кулинарную книгу, и пенял сыну:
– Сынок, я работал по двадцать пять часов в сутки.
– Но в сутках двадцать четыре часа!..
– А я садился за стол на час раньше…
Все эти люди живы для меня. Время не так важно в моей жизни, куда важнее пространство, земля, вот этот холм, по которому они шагали. Я чую Путника по следам, оставленным на дороге.
У подножия собора Святого Сердца в шумной толпе продавцов сувениров, туристов и карманников я застываю с прижатой к груди тряпичной красной лошадкой.
– Май вайф арбайт ит! Дора! Муттер оф эйт киндер. Бай! – на дикой смеси английского, немецкого и французского стал горячо убеждать меня купить лошадку всклокоченный сенегалец с губами саксофониста Роланда Кёрка, дудевшего на трех саксофонах сразу, легко подыгрывая себе носом на флейте, подвязанной к плечу.
По виду этот парень только что из джунглей, но стоило зазвонить колоколам на храме Сакре-Кёр, он истово перекрестился, после чего без всякого зазрения совести потребовал за лошадку из пары детских красных колготок, изношенных кучей их с Дорой детей, сотню франков.
– Что?! – вскричал Лёня. – Отдай ему его лошадку и пошли. Дурят нашего брата, – негодовал он, – вон сидит мужик, за десять франков он тебе на рисовом зернышке напишет “Марина” и положит в баночку… Мы тоже можем в России всё это сделать! Просто не хотим…
– Квасной патриотизм? – говорю, не выпуская из рук лошадку.
– Почему? – рокочет Лёня. – Просто не надо путать истинные ценности с яркими заграничными побрякушками!
