Ив Монтан пожелал посетить ремесленное училище, он ведь сам был когда-то рабочим парнишкой. Его пригласили в лучшее ремесленное училище, там большой концертный зал, образцово-показательный, и проверенная художественная самодеятельность: они даже в Кремле выступали с коронным номером – сводный хор учеников и преподавателей пел на три голоса песню “Вот эти руки, руки трудовые…”
Ив Монтан тоже спел и произнес речь.
А моя мать Люся это мероприятие записывала на пленку для радиопередачи “Наши трудовые резервы”. Когда Ив Монтан закончил выступление, она побежала взять автограф на его книжку, только что вышедшую в Москве. А у него было паршивое настроение, и он так расписался, – рассказывает Люся, – даже не поймешь – Ив Монтан это или черт знает кто.
Идет она к служебному выходу, вдруг видит – сидит на стуле одна-одинешенька живая легенда французского кино – молодая Симона Синьоре – и горько плачет.
– Симона! – спрашивает Люся. – Что стряслось?
А та, утирая слезы – розовым в белых кружевах платком – довольно, кстати, большим:
– Ив сказал… Я ответила… Ив ушел…
Поругалась с Ивом Монтаном.
Люся говорит:
– Да что вы на него обращаете внимание! Это же мужчины!.. Держите сухой платок!
И вот Симона Синьоре с благодарностью берет клетчатый носовой платок моей мамы Люси, а ей отдает свой, до того мокрый от слез, прямо хоть выжимай!…И этот платок более полувека трепетно хранился Люсей на книжной полке в автобиографической книге Ива Монтана “Солнцем полна голова” с его размашистым автографом на обложке.
С какими принимали Ива распростертыми объятиями до тех пор, пока он не выкинул номер: накупил тут в России вагон голубых, белых, розовых байковых трусов с начесом, необъятных атласных бюстгальтеров, хлопчатобумажных коричневых женских чулок, снял выставочный зал в Париже и развесил по стенам, коварно посмеявшись над скрытой от чужих глаз, интимной компонентой нашего советского прикида.
В конце концов, моя мама Люся, почему-то с группой казахов из Алма-Аты, побывала в Париже – вернулась домой ошеломленная, с пластинкой французских шансонье, которую у нее постоянно выпрашивал Юрий Визбор и друзья радиожурналисты. Все подряд передачи – неважно, про угольные шахты Донбасса, совхоз Ленина или съезды комсомола – они озвучивали этой кучерявой безалаберной пластинкой. Со временем Визбор стал про нее говорить: “мои французы”. И Люсе не раз ему приходилось отвечать:
– Запомни, Визбор: французы – не твои, а мои!
